Офисные крысы

— Положи в большой черный пластиковый мешок и выкинь в металлическую корзину для мусора во дворе.

Получается, что мне нужно одеться. Я возвращаюсь в спальню за брюками, все еще держа в вытянутой руке качающийся предмет, оскорбляющий ее эстетические чувства.

— Зак, не заходи сюда с этим!

Я возвращаюсь на кухню, вытягиваю из упаковки бумажную салфетку и кладу на нее презерватив.

— Где это сейчас? — кричит она.

— Лежит распластанным на столе, на бумажной салфетке.

— Ты не мог бы положить еще все это в целлофановый пакет, чтобы не протекло?

— О’кей, — кричу я, — теперь это лежит в бумажной салфетке и целлофановом пакете!

— Теперь, пожалуйста, попытайся засунуть это в тот белый пакет.

Я возвращаюсь в спальню, чтобы одеться.

— Ты снова идешь сюда?

До меня доходит, что ее патологический страх перед использованными презервативами может оказаться весьма мне на руку: я могу одеться, выкинуть пакет и сразу смыться домой, но спрашиваю из вежливости:

— Ты хочешь, чтобы я вернулся?

Она хихикает и говорит:

— А ты хочешь?

Я понимаю, что мне следует ответить: «Мне хотелось бы вернуться». Это я и говорю.

— Тогда возвращайся.

Она лежит на животе лицом ко мне, похожая на кошку, готовящуюся к прыжку, и грызет ногти. Сейчас полнолуние, и в призрачном свете, пробивающемся с улицы, ее лицо кажется очень красивым.

— О’кей. Я вернусь.

На улице я выбрасываю вещь, упакованную в бумажную салфетку и целлофановый пакетик, вложенный в другой небольшой белый пакет, который, в свою очередь, в пластиковом мешке побольше, всунутом в металлическую урну для мусора. Мимо меня проносятся машины с зажженными фарами, направляясь в центр города. Мне хочется броситься на капот одной из них.

Когда я поднимаюсь наверх, Лесли уже спит.

Во время прелюдии она сказала кое-что, отчего у меня все внутри перевернулось, и я не смог продержаться долго.

Она произнесла (с таким британским акцентом, как у Хелены Бонэм-Картер или Кристины Скотт Томас):

— Дар-р-р-рагой…

Я три десятка лет ждал, чтобы услышать это.

— Когда ты мне дашь почитать одну из твоих книг? — спрашивает она меня несколько ночей спустя.

— Моих книг? Я не пишу никаких книг.

— Со мной ты можешь не таиться. Я знаю.

— Клянусь, я не пишу книг, — бормочу я и пытаюсь расстегнуть заколку, которая удерживает ее волосы в конском хвосте, но она шлепает меня по костяшкам пальцев.

— Хорошо, как скажешь… Лотар.

А, теперь я понял, кого она имеет в виду: Лотара Крисвела.

— Ты думаешь, что я увлекаюсь научной фантастикой, да?

Ее почему-то смешит мой вопрос.

— Ой, кажется, я сейчас описаюсь, — давится она от смеха, прижавшись лицом к моим ребрам.

— Я терпеть не могу фантастику. Если ты когда-нибудь придешь ко мне домой, то увидишь, что у меня на полках даже нет таких книг.

Она перестает смеяться и, изменившись в лице, резко садится на кровати.

— Не подначивай меня, иначе я действительно приду в твою чертову квартиру как-нибудь и проверю.

— Ладно.

— Я не люблю, когда мне указывают, что делать. Думаешь, что ты такой подарок для женщин? Воображаешь, что мы все бросимся за тобой, как крысы с корабля за Крысоловом, как только ты заиграешь в дудочку.

— Нет, я совсем так не думаю. Но я не пишу научно-фантастические романы и никогда не писал, запомни это!

— Хорошо. Но Марджори не из тех, кто выдумывает ерунду.

Крысолов?.. Крысы с корабля? Боже правый.

* * *

В одиннадцать часов всех приглашают на совещание редакторов. Бетси Батлер в сером кашемировом кардигане сидит во главе длинного стола и ведет собрание, а Вилма, одетая в фиолетовую блузку из мериносовой шерсти и черную юбку, пишет протокол. Лиз и Оливер не сидят рядом, как бывало прежде: они, наверное, думают, что если сидеть порознь, то никто не заподозрит, что они трахаются.

— Ладно. Жаклин, когда ты добьешь статью Тони Ланцета о сенаторе? — спрашивает Бетси.

Жаклин кладет худые запястья на длинный стол, и солнечные лучи начинают пляску на ее огромном кольце.

— Он отправил мне факсом первую часть сегодня утром, — говорит она. — Оставшееся я получу завтра и закончу к четвергу, самое позднее.

Ее взгляд перемещается с кольца на солнце за окном. Может, она пытается заставить его светить ярче?

— Валери Морган достала для статьи несколько великолепных фотографий сенатора, снятых в его студенческие годы, на которых он в женском белье, — говорит кто-то.

— Сколько стоит эта вещь? — спрашивает Вилли.

— Ты имеешь в виду фотографии? — уточняет Бетси.

— Нет, нет. Это кольцо у Джеки. Сколько отваливают за такой камень?

— Ох, — говорит Джеки, слегка напрягшись, — много. И я — Жаклин.

— Больше десяти штук?

Люди уже ерзают на стульях, а я начинаю давить на карандаш немного сильней.

— Ладно, — говорит Жаклин, — это слишком личное.

— Больше пяти тысяч?

— Я же сказала, что это личное, — отвечает она, но все понимают, что ее просто разрывает от желания выкрикнуть: «ДВАДЦАТЬ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ!!!»

— Ты его уже оценила?

— Вилли! — одергивает его Бетси. — У нас совещание!