Офицер словарного запаса

Вот в «спорте» мне ясно слышится «Спарта». Жестокое, жесткое, дисциплинированное, подчиненное железной воле. А между тем это вовсе даже от старофранцузского desport — приятное времяпрепровождение, беседы, шутки, игры, развлечения. Ну какие к черту шутки? Ты должна прибежать на сколько-то десятых секунды раньше, ты можешь, давай, мы за тебя болеем. Какие еще секунды? Мы что, куда-то опаздываем? За нами гонятся? Короче, плохой из меня получался спортсмен. Основная идея была мне совершенно не ясна. Ну примчался кто-то весь потный и красный на N секунд раньше — так честь ему и хвала. И он молодец. Но я-то тоже молодец! Я же тоже бежала и даже вот дышу тяжело и устала. Непонятно… Так и попрощалась с легкой атлетикой в свои неполные 14, едва поздоровавшись в 12.

Еще я была невероятно серьезным ребенком. Меня даже на спор пытались однажды старшие рассмешить. Умаялись. А чувство юмора — вот оно когда возникает? Абсолютно точно его нет у детей. Но если оно есть потенциально, то годам к 18 оно уже отчетливо заметно. И далее только усиливается. Что это такое? Это что-то вроде музыкального слуха — или дано или нет? Это мозг дозревает? До того, чтобы глумиться над всем что видит. И не верить ничему на слово, но все подвергать осмеянию? И потом все-таки из какого-никакого человеколюбия снова снисходить? Непонятно… во всяком случае у дочери оно точно проявилось гораздо раньше, лет с 7ми наверное. И по нарастающей. А у сына лишь после 14-ти. И то, робко и несмело. Но, подозреваю, он всех нас еще простебет однажды жестоко и безжалостно.

Если верить Фрейду — еще верят порядочные люди Фрейду или он уже окончательно вышел из употребления? — это все конечно же сублимация (а что у него не сублимация?). Причем наше семейство все целиком, включая двоюродных и троюродных, как раз подпадает под вот этот раздел: более жёсткое Супер-Эго создаёт резкий и саркастический тип юмора.

……

Шла вот я сегодня на очередной урок и подумалось мне — а с чего это вдруг меня так торкнуло писать-то. Ведь молчала же прекрасно много лет и ничего. И тогда пришла на ум сказка про русалочку. И вот мне интересно — имел ли Андерсен это ввиду: она может говорить, у нее есть голос, право и возможность и силы на самовыражение, только до тех пор, пока она не поражена любовью. Как только втянуло в этот круговорот — давайте предположим благополучный исход, что замуж приключился с ней, семейные хлопоты итд, — и все, и голос-то свой ты как бы и утратила. И никто даже уже тебе и не запрещает высказываться. Но моральных сил и времени на это у тебя нет. Нет внутреннего пространства, куда звуку подниматься. Акустика гамно, прямо скажем. Какая там в кухне акустика может быть. Все улетает в вытяжку.

Опять же, стабильность была. Сидишь себе со своим принцем, на честно заработанные копейки покупаешь пельмени и хомячишь под киношку. Ни малейшего повода и стимула самовыражаться. А тут ходишь неприкаянный, свободный и никому не нужный и думаешь про русалочку такое, что и сам Андерсен то про нее не думал скорее всего. А вокруг еще не мороз, но уже пренеприятно, ветрено, промозгло, и освещение по дороге к этой чертовой новостройке так и не протянули до сих пор.

Я так себе вижу свою задачу. Прожить месяц — в конце ноября нам выдадут свидетельство о том, что мы не имеем больше друг к другу никакого юридического отношения — и в течение этого срока фиксировать свои ощущения и все то, что поднимается изнутри. Из глубин, прости господи. А что уж там поднимется по итогу — кровохлебка, зельеваренье, дверные петли — я пока не могу предсказать. Продолжаем наблюдение. Дневник наблюдений, мать его.

Глава 4

6 ноября.