Офицерская баллада

– Ни фига, – горько вздохнул Ершов. – Умерла бабушка. Вот как меня призвали – почти сразу. Телеграмму ротному принес, а он говорит: «Иди служи, душара, без тебя похоронят. А то у всех родственников полно, если к каждому сдохшему ездить – на армию времени не останется». Я, если честно, даже потом ночью плакал. Даже не потому, что не отпустил попрощаться, а за его слова.

Ванька перестал жевать, уставился неподвижным взглядом в лобовое стекло. Будто хотел рассмотреть там, в чернильной темноте, свою ласковую бабушку.

Поболтали еще о всякой ерунде. Все тише, все медленнее произнося фразы; разговор истончился и исчез совсем. Теплый уют печки, сонное фырчание мотора убаюкивало. Димка Жигалин колебался на границе яви и сна, иногда тревожно вздрагивая от горького дурмана выхлопных газов. Пытался вспомнить о чем-то опасном, неправильном – и забывал, уплывал. Он парил в невесомости, в кабине грузовика, чудесным образом превратившейся в космический корабль «Союз». Огромные монгольские звезды заглядывали в иллюминаторы, приглашали вместе путешествовать по бархатной бесконечности – уже не ледяной и равнодушной, а доброй, понимающей.

А Ванька Ершов шел по бабушкиному огороду, вдыхая запах смородинового листа и нагретых солнцем спелых помидоров. У распахнутой калитки стояла нарядная баба Дуся, в любимой красной кофте и в белом платке. Смотрела из-под морщинистой руки, ласково улыбаясь. Потом кивнула, зовя за собой, и пошла по тропинке через луг, пестрящий розовыми метелками иван-чая.

Двигатель дохлебал последние капли бензина и заглох.

* * *

Прапорщик Вязьмин за бессонную ночь в «обезьяннике» сник, будто даже постарел. Монгольский сержант, сочно зевая, посадил его в «воронок», захлопнул гулкую на морозе дверь. Сел в кабину, гортанно скомандовал водителю, тронулись.

Петя впал в прострацию, не чувствовал уже ни жуткого холода, ни голода, хотя ел в последний раз двое суток назад. Ехали не торопясь – водитель берёг дохлые рессоры. Утреннее солнце прорвалось сквозь зарешеченное пыльное окошко, начало прыгать по серым стенам в такт качающемуся на ухабах «воронку». Когда повернули на север – скользнуло Вязьмину по лицу. Поцеловало в лоб.

Наконец, добрались. Часовой в тулупе не спеша распахнул скрипящие створки. У одноэтажного барака управления стоял новенький «уазик» – приехал из аймака товарищ Басан, договариваться о рабочей силе для разгрузки сена. В машине, уронив бритую голову на руль, спал его шофер.

Сержант взял бумаги и пошел в барак. Опять заскрипели ворота. Вязьмин наклонился к окошку: часовой впустил два десятка зеков в разноцветных телогрейках. Те шли мимо машины, оживленно переговаривались, скаля ослепительные зубы, показывая пальцами на белое лицо прапорщика. Пётр отшатнулся, скрючился на ледяной лавке.

Наконец, вернулся сержант, с ним – местный начальник. Распахнули дверь. Сержант сказал, как булькнул – совершенно непонятно. Начальник перевел:

– Русский, выход, выход!

Вязьмин поковылял, не чувствуя замерзших ног. Выбрался из «воронка», глянул на низкие полуразвалившиеся бараки, на равнодушные чужие лица – и вдруг схватил сержанта за рукав, горячо заговорил:

– Доложи капитану, как его… Доржи! Пусть приедет, допрашивает. Только сначала пусть Тагирова привезут, Марата. Нашего дознавателя. На пять минут, переговорить. И потом все скажу!

Сержант что-то прокричал, отодрал прапорщика от рукава, ударил в лицо – не сильно, но Петру хватило: бесчувственные ноги подломились, упал. Вязьмин схватил из последних сил сержанта за ногу, прижался щекой к холодному сапогу, захрипел:

– Все расскажу капитану, не надо консула. Тагирова привезите! Я не виноват, меня заставили! Я скажу, кто!

Монгол, ругаясь, выдрал ногу из скрюченных пальцев. Ударил каблуком по рукам, по спине, наступил на лицо…

Прибежали конвойные, подхватили потерявшего сознание прапорщика под руки, поволокли в штрафной изолятор – мимо стоящего на крыльце управления тюрьмы товарища Басана. Тот покачал головой, подозвал начальника зоны, что-то начал объяснять. Начальник стоял навытяжку, кивал.

Сержант, клокоча проклятия, осматривал испачканный кровью и соплями сапог.

* * *

Заглохший «зилок» на рассвете обнаружила машина технической помощи. Тела угоревших от выхлопных газов Жигалина и Ершова отвезли в Чойр, в госпитальный морг.

Грузовик заправили, посадили нового водителя. Погнали спасать несчастных монгольских баранов.

Тагиров, узнав о смерти ребят, с почерневшим лицом, непрерывно куря, повел колонну обратно в гарнизон. Сдал машины и людей ротному, побежал в штаб.

Дежурный по базе сочувственно сказал:

– Держись, лейтенант! Прокурор гарнизона тебя вызывает – мордовать будет за трупы. Два раза уже звонил, так что давай, в темпе к нему.

– Сейчас, только комбату доложу.

– Да все уже все знают. Не до тебя сейчас ни комбату, ни начальнику базы. Комиссия в штабе, из Улан-Батора приехала. Только треск стоит, летят клочки по закоулочкам. Про ревизию склада слышал? Хищение. Восемь автоматов, несколько тысяч патронов, два ящика гранат. Давай, дуй к Пименову. Вазелин есть или подарить?