Офицерский корпус Добровольческой армии: Социальный состав, мировоззрение 1917-1920 гг

Возникает вопрос о причинах такой, в общем-то нетипичной, активности меньшинства гвардии. Думается, объяснение касается двух направлений. Во-первых, личностные и идеологические симпатии к руководителям (Алексееву, содействовавшему отречению «слабого» императора, то есть целям монархического гвардейского заговора 1916 г., Пуришкевичу — убийце ненавистного Распутина) усиливались их определенной отрицательной позицией относительно Временного правительства и всякого рода «социалистов». Во-вторых, и это главное, крушение монархии в гвардейском сознании отражалось как неудача одного дворцового переворота, которую могла исправить новая попытка. Безусловно, подобное понимание базировалось на слабой оценке ситуации и свидетельствовало о крайне ограниченном политическом кругозоре ортодоксальных монархистов. С другой стороны, во мнении о результативности в тогдашних условиях исключительно сильной и единоличной и централизованной власти присутствовало солидное рациональное зерно. Однако соединение данной идеи с дискредитированной в широких общественных кругах династией делало ее привлекательной для единомышленников, но нежизненной.

Вопреки общему развалу армии в большинстве фронтовых гвардейских частей вплоть до конца 1917 г. сохранялась относительная дисциплина и уж во всяком случае нормальные отношения офицеров и солдат. Не случайно, будучи заинтересован в боеспособных и стойких войсках, советский главковерх Крыленко в начале 1918 г. пытался вербовать в Красную Армию именно гвардейцев (например, в лейб-гвардии Конной Артиллерии).[739]

Офицеры гвардии вначале деятельно участвовали и в создании Добровольческой организации на Дону. Те же Веденяпин, Шапрон-дю-Ларрэ, Парфенов, князь Хованский, конногвардеец полковник Пронский, лейб-улан полковник B. C. Гершельман и другие «были одними из первых, отозвавшихся на призыв генерала Алексеева… Невозможно перечислить имена всех гвардейских офицеров, занимавших тогда командные должности».[740] Представителями, направлявшимися для привлечения добровольцев, также поначалу становились гвардейцы: финлянденец полковник Слащов, штаб-ротмистр Гибнер, поручик барон де Боде и другие.[741]

Монархисты временно смирились с непредрешенчеством командования, хотя истинное отношение предельно четко сформулировал полковник П. В. Глазенап: «Какая там лавочка еще, Учредительное Собрание?! Мы наведем свои порядки».[742]

Летописцы Белого движения с осуждением констатировали значительный приток офицеров, не спешивших вступать в армию. Пройдя через Алексеевскую организацию, они прибывали в районы ее действия, но неожиданно перестали пополнять ряды добровольцев.[743] Примеров тому множество. Из 30 офицеров одного из полков, состоявших в организации, в армии оказались лишь трое.[744] Только два офицера лейб-гвардии Конного полка из пятнадцати явившихся поступили в добровольческие части.[745]На Кавказских Минеральных Водах скопилось несколько тысяч офицеров, в том числе большое количество гвардейских, щеголявших мундирами мирного времени и совершенно равнодушных к Добровольческой армии.[746] Сообщая массу аналогичных фактов, эмигрантские авторы оказались неспособны объяснить их и ограничивались упреками в легкомыслии, шкурничестве и измене долгу.

Однако все становится очевидным, если обратить внимание на хронологию. Событием, оборвавшим приток гвардейцев, стало прибытие на Дон и вступление в командование Корнилова. Генерал, лично арестовавший императорскую семью, открыто заявлявший о своих республиканских симпатиях, приблизивший эсеров Ф. И. Баткина и Савинкова, конкурент Алексеева и кумир разночинного офицерства считался монархистами «изменником», «революционером», «красным», чуть не «социалистом» (наиболее непримиримые одиночки в том же обвиняли и Алексеева).[747] Служить под началом такого человека, притом весьма плебейского происхождения, становясь орудием достижения чуждых целей, гвардейцы не желали. Не последнюю роль здесь играли не только сословные соображения, но и давние, крайне консервативные традиции и регламентации, пронизывавшие путь каждого офицера гвардии от положения вольноопределяющегося или юнкера до отставки.

Корнилов, менее идеологизированный и потому заинтересованный в увеличении армии любой ценой, направил надежных гонцов — поручиков-корниловцев В.Н. (или H.H.) Гриневского и Левитова — в Минеральные Воды для привлечения оттуда пополнений. Ответом было сдержанное заявление о наличии собственной «самообороны» и нежелании иных формирований; в Киеве генерал-лейтенант Ф. А. Келлер даже отговаривал местных офицеров от Добровольческой армии, подчеркивая: «Когда наступит время провозгласить царя, тогда мы все вступим».[748]