Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8

Предложил желающих довезти до центра города, с которыми и доехал до главной улицы Крещатик, где отпустил шофера.

Движение, несмотря на ранний сравнительно час – 10 часов с небольшим, было оживленное, все тротуары заполнены толпами, прекрасные кафе, магазины с большими витринами полны всякой всячиной. Видимо, город ожил после передряг и смены властей. Вывески на магазинах написаны частью по-русски, частью по-украински, частью на обоих языках. Но речь на улицах слышалась больше по-русски. Встречались и знакомые, которые, увидев меня, бросались с вопросом – и вы здесь, да еще в старой форме с погонами? Приходилось увертываться под всякими предлогами, т. к. объяснять всем – зачем и почему я здесь – было скучно, а слушать бесконечные рассказы, как кто и с какими приключениями пробрался сюда, не было желания.

Подходил адмиральский час, и я решил идти завтракать. В Киеве я знал лишь два ресторана – один в отеле «Континенталь», а другой в так называемом Купеческом саду. Мне больше хотелось быть на воздухе, погода стояла чудная, и я отправился в последний. Купеческий сад помещался, как и дворец, на крутом берегу Днепра с видом на реку и Заднепровье. Чуть ниже на утесе виднелся Крест – памятник крещения Руси.

В ресторане в саду уже сидело немало завтракавших. Поднявшись на террасу, я подыскивал себе столик, как вдруг мне бросилась в глаза знакомая фигура в штатском. Я всмотрелся и вижу смеющееся лицо, обращенное на меня, оказался генерал Александр Николаевич князь Долгоруков[450], мой предшественник по командованию 1-м Кавалерийским корпусом, неудачу коего я описал в своем месте этих записок, исполняя приказание генерала Корнилова о движении на Петербург в помощь генералу Крымову.

Мы обнялись.

– Да вот, – продолжал смеяться Долгоруков, – я отрясаю прах с ног от подобного командования самой свободной в мире армии; к счастью, я отделался лишь несколькими днями ареста в крепостном каземате, но больше не хочется. Ну, ты как закончил свое командование 1-м Кавалерийским корпусом?

– В душе ругал тебя, т. к. из-за тебя мне пришлось попасть в этот район – Северного фронта, – бурлящий большевистским беснованием, после Галиции, где было сравнительно спокойно; здесь же какое может быть командование… промучился несколько месяцев, с трудом перебрался на Дон, чуть было не попал в красные лапы, но Бог спас, пришлось повоевать с ними, а когда выбрали Краснова Донским атаманом, последний отправил меня вести переговоры с твоим однополчанином Павло Скоропадским.

Долгоруков с молодых чинов носил в полку прозвище Губошлеп и, конечно, не обижался на это чисто дружеское название, которое в полках товарищи давали друг другу. Он был ровесником Скоропадского по Пажескому корпусу и однополчанином по Кавалергардскому полку. Человек он был импульсивный и совершенно не подходил по характеру к спокойному и уравновешенному Павло Скоропадскому. Не подходил ему и в смысле карьеризма, который, как и тщеславие, ему было чуждо. Был он бонвиван, но военную службу любил. Будучи лично храбр, он по своей живости не вдумывался в обстановку, мог бы зря и себя, и подчиненных подвести к ненужным потерям. В первом же бою, 6 августа 1914 года, он, по своей инициативе и ненужной обстановке, свернул командуемых им кавалергардов к начавшемуся бою у соседа, доблестно действовал, но понес большие потери; находясь в опасных местах, по своему характеру увлекся и, размахивая и указывая шашкой, сам себя рубанул по ноге. Вероятно, ему было больно, но он не обращал внимания на свою рану и продолжал отдавать приказания, пока кто-то не сказал: «Да вы, Ваше сиятельство, ранены, у вас нога в крови». Вызванный фельдшер перевязал рану, но от перевязочного свидетельства князь отказался. Благородство у него было большое, и он своим увлечением не хотел воспользоваться, как ранением в бою, что другой, быть может, и не сделал.

Конечно, наш разговор не мог не перейти на Скоропадского. Мне хотелось пополнить свое мнение о нем характеристикой князя, который, как его однополчанин, долгие годы служил с ним бок о бок, знал его прекрасно. И я толкнул его на это.

– Я как был Губошлепом, как меня прозвали, таким и остался, а Павло ловчила – куда полез?! Хитрый хохол, да хватит ли умишки?

– Но все же ты его теперь видел? – спросил я.

– Конечно, я человек, известно, незлобивый. Здесь многие не хотят его видеть, а также немало и таких, кои ругают его за глаза, а лезут к нему – быть может, пригодится… Я у него был раза три, хотя никаких благ мне от него не надо, а просто по старому товариществу. Ну и наговорил же я ему – ты знаешь мой характер, за словом в карман не лезу.

– Что же ты ему наговорил? – спросил я.