Мы прошли через залу в сад, находившийся по другую сторону дома от улицы. Стоявший в нескольких шагах немецкий часовой с ружьем отдал честь. Посмотрев на Скоропадского, я заметил, что это было ему неприятно, и, не удержавшись, сказал:
– Тебя, я вижу, охраняют!
– Да, я просто узник, – с оттенком грусти ответил он. – Не думай, что мое положение легкое. Избран я был «хлеборобами», т. е. хозяйственными крестьянами-собственниками, но, увы, нельзя скрыть, что это было и желание немцев, которые предпочли гетманские порядки социалистическим экспериментам петлюровцев и иже с ними. Но рука германцев тяжело лежит на нас, и с этим приходится считаться. Большевики дали им победу над Россией, и они господствуют над нами; выход из борьбы России облегчает их положение на Западе. Я полагаю, что война окончится победой немцев.
– А у меня такой уверенности нет, – перебил я. – В войну вступили американцы с их огромной индустрией.
– Это так, но американцам нужно время, чтобы перебросить через океан людей, оружие, снаряжение и прочее, да и обучить для борьбы с германской армией, обладающей такими высокими качествами.
– В этом ты отчасти только прав, нужно учесть и их усталость, тяжелые потери, голодовку населения.
– Вот как раз голодовки, – ухватился Скоропадский, – и понудили их на нашу оккупацию. Я с правительством беспокоимся и очень заняты вопросом об урегулировании требуемых поставок немцами и, поскольку возможно, урезываем их желания в получении зерна и жиров. Правда, они за все платят. Но деньги теперь имеют меньшую ценность, чем хлеб. Наше положение очень трудное, кроме поставок, требуемых через правительство, хитрые немцы организовали отправку к себе на родину еще почтовых посылок: немецкий солдат имеет право отправлять своим родным и знакомым еженедельно посылку в три кило; понятно, каждый из них все свои деньги готов отдать, чтобы накормить своих. Платят за все немецкими марками, кои население принимает – увы! – охотнее наших денежных знаков. Они установили курс: наш карбованец – пол немецкой марки. Наши финансисты уверяют, что курс для нас неплохой.
Некоторое время мы шагали молча. Посматривая на Скоропадского, я подумал: «Тяжела шапка Мономаха!» Тщеславие, которое у него было и раньше, вылилось в стремление к карьеризму, легко дававшемуся при его больших связях, но вот волна событий выдвинула его на пост суверенного владыки, что безусловно льстило ему и удовлетворяло самолюбие! Но что происходит в его душе? Ведь не может он не отдавать себе отчета в устойчивости положения в грозные переживаемые времена? И я задал ему вопрос: как, полагает он, сложатся отношения его Украины с Россией?
Он не сразу мне ответил, лишь пройдя с десяток шагов сказал:
– Трудно мне в нескольких словах ответить о своем личном мнении. Во всяком случае, я не «расчленитель». Не скрою от тебя, что в нашем правительстве идет невысказываемая громко борьба, но все делают вид, что Украина волей судьбы стала отдельным государственным образованием – Украинская держава, но это одна видимость. Большинство членов правительства в сердцах смотрят, что мы переживаем временную эпоху, что Украина на каких-то условиях вольется в Россию, но сейчас кривят душой, делая вид сторонников самостийной политики в угоду меньшинства членов правительства, действительно искренних сторонников Украины как отдельного государства. При таком положении я стараюсь найти средний выход для примирения, но, понятно, теперь, да еще при немцах, это нелегко. Само время укажет выход.
Помолчав, он продолжал: