Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8

Наш эшелон остановился по соседству с весьма приличного вида поездом. Как мы вскоре узнали, это был состав, заключавший в своих вагонах штаб-генерала Кутепова. Около станционного здания в изобилии были разведены дымные костры, около которых грелись чины самых разнообразных частей, давно потерявших всякую связь между собою… Всей этой невеселой картине аккомпанировал неистовый свист холодного ветра, которого давно не помнили крымские старожилы.

– Природа правит панихиды по Белому делу! – услышал я пессимистические слова, произнесенные какою-то закутанною фигурой, склонившейся над костром. – Поет отходную старой России… Не удалось отстоять Родины от черта!..

Холод, стоявший все эти дни в Таврии, являлся исключительным в этих местах, какового еще ни разу не испытывали за свою жизнь самые древние старожилы Крыма. Этими суровыми явлениями природы, неожиданно упавшими на головы наших солдат и офицеров, отчасти объясняются и многие наши неудачи, постигшие Добровольческую армию в ее последние дни. Лишенные теплых вещей и отчасти уже избалованные мягким и жарким климатом Черноморского побережья, бедные добровольцы нестерпимо страдали от захватившей их стужи, что, конечно, не могло не отразиться на духе белых войск…

Задержавшись на неопределенный срок в Джанкое, я долгое время бесцельно бродил между разложенных костров и сидевших около них угрюмых добровольцев, как вдруг чей-то голос окликнул меня по имени и отчеству. Я оглянулся – и увидел нескольких знакомых офицеров, стрелков Императорской Фамилии, во главе с капитаном Воейковым[707], гревшихся около пылавшей кучи дров.

– Откуда и куда?

Поздоровавшись со стрелками, я в кратких словах сообщил им о причинах своего пребывания в Джанкое и целях дальнейшего путешествия.

В ответ на мои слова Воейков грустно улыбнулся:

– Спешите к своим с вещами и пиками?.. Не знаю, где вы теперь их отыщете… Вчерашней линии фронта больше нет… Разве вы еще ничего не знаете?

К сожалению, я очень скоро и сам узнал всю горькую правду: наша армия действительно уже катилась назад, и, по всем данным, катилась неудержимо и безнадежно.

Со штабом своей дивизии, поручение которого я успешно выполнил, связаться уже не представлялось возможности. Дивизия теперь где-то отступала вместе со всеми остальными частями…

Спустя час-другой выяснилась и судьба всех полученных мною в Севастополе вещей, столь необходимых нашим людям: поставленный о них в известность генерал Кутепов мне лично приказал передать их в распоряжение интенданта армии… Исполнив это приказание, я вскоре увидел, как теплые вещи, с таким трудом раздобытые нами для чинов своей дивизии, немедленно же вслед за разгрузкою вагонов раздавались посиневшим от холода добровольцам проходивших мимо Джанкоя частей… И такое действие являлось вполне целесообразным, так как иначе весь мой груз сделался бы в результате добычею красных. А ветер все дул и дул, зловеще завывая среди вагонов бесчисленных поездов, сгрудившихся у станции…

Наступила ночь – одна из самых тяжелых ночей в моей жизни. Станция Джанкой с каждой минутой пустела все более. Одна за другою проходили мимо нее отступавшие части, вскоре ушел на юг и поезд со штабом армии. Чувствуя себя одиноким, никому из уходивших не нужным, я как тень слонялся по опустевшему и ободранному местечку, питая смутные надежды на появление частей своей дивизии.

«Быть может, и они пройдут мимо Джанкоя! О, если бы!..»

В эти невыразимо тяжелые часы в особенности хотелось быть вместе со своими соратниками, очутиться среди людей своей родной части, сделавшихся необыкновенно любимыми и близкими… Но родная часть не появлялась. Вместо нее из беспросветной темы октябрьской ночи, в которую я безнадежно вглядывался, продолжал мне дуть в лицо все тот же холодный ветер, певший панихиды Белому делу…

Уже под утро, узнав, что предпоследняя станция перед Джанкоем занята противником, я – с прикомандированными ко мне чинами – поплелся вдоль железной дороги в ту же сторону, куда двигалась вся масса отступавших. Измученный и голодный, успел вскочить в какой-то поезд и забился в угол товарного вагона, до отказа переполненного чинами разных частей…

Мною овладело безысходное отчаяние, смешанное с тупым ужасом… Хотелось заплакать, разрыдаться, как ребенку, хотелось проснуться от этого страшного сна наяву, каким так грозно закончилось все бесконечно дорогое Белое дело… Но взамен того чтобы проснуться от этого сна, я на несколько минут забылся настоящим сном усталого, разбитого и голодного человека. Когда я очнулся, инстинктивно потянулся, для того чтобы удостовериться в целости моего единственного вещевого мешка с незатейливым походным скарбом, – но… последнего простыл и след: кто-то из соседей его вытянул из-под лавки, пользуясь моим минутным забытьем.