Огарева, 6. Повести

- Так не бывает. Преступление, даже не совершенное, а задуманное, уже породило преступника.

- Вы учили меня честности в поэзии, Лев Иванович…

- Не может быть честности в чем-то. Это не честность, если она частична. Честность должна быть генеральным качеством человека.

- Лев Иванович…

- Да.

- Знаете, наверное, мир все-таки ужасно устроен.

- Чепуха. Он устроен логично, а потому - прекрасно.

- Логична геометрия, - сказал Ленька, - а что в ней прекрасного?

- Мы же говорим о мире, а не о геометрии…

- Лев Иванович…

- Слушаю тебя…

- Можно я попью воды?

- Конечно.

Ленька ушел на кухню, и старик услышал, как он пустил воду из крана. Учитель знал, что Ленька всегда подолгу ждет, пока сойдет теплая вода и пойдет студеная, «из земли». Потом он услышал, как Ленька стал пить воду. Он пил ее прямо из-под крана, чмокая губами. Потом стало тихо, и только несколько капель звонко разбились в раковине.

«А ведь это все какая-то дикость, - подумал Лев Иванович, - наваждение…»

Этот не знает

Тюрин - выпускник той школы, где учился Ленька, - сидел дома и чертил хитрый курсовой чертеж. Он услыхал протяжный звонок и пошел открывать дверь.

- Кто там?

- С Мосгаза.

Он открыл дверь, впуская Костенко, и сказал:

- Только извините, я в трусах.

- В трусах - не в бюстгальтере, - ответил Костенко, - переживу.

Тюрин засмеялся.

- Веселый Мосгаз, заходите…

- Я тягу проверить, - сказал Костенко.

- Тянет хорошо.

- Порядок есть порядок.

Тюрин притащил лесенку, поставил ее к ногам Костенко и вернулся к своей чертежной доске.

- Вы б поддержали меня, а то загремлю, - попросил Костенко.

- Вы долго будете тягу смотреть?

- Тягу не смотрят, ее чувствовать надо…

- Тяга - она, как говорится, и есть тяга…

Костенко взобрался на лестницу, продолжая ворчать:

- Сейчас в двести сорок девятой был, так лесенку попросил, а хозяйка меня обругала.

- Людмила Аркадьевна?

- А бог ее знает… Фифочка.

- Женщина с характером. Кого угодно доведет.

- Это уж я не знаю, а меня она довела. А сама стоит и плачет.

- Из-за Леньки…

- Это кто? Хахаль?

- Сын.

- Женился?

- Из дому сбежал.

- Куда?

- Я думаю, куда-нибудь в Сибирь подался.

- А почему в Сибирь?

- Я там в экспедиции был, с ума сойти как здорово, ему кое-что рассказал, так он мне потом говорит: «Сбегу, к чертовой матери».

- В той комнате у вас стена капитальная?

- В столовой?

- Да. Там, где дверь закрыта.

- Не знаю. Вы сами посмотрите.

Костенко зашел во вторую комнату, постучал по стене, быстро огляделся, увидел большой стол, маленькую горку для посуды и несколько стульев. Леньки там быть не могло. Он вышел в коридор.

- Придется еще прийти к вам, - сказал Костенко.

- Только пораньше приходите, а то я в институте, мамаша на фабрике, дом пустой.

- Ясно. Мне к этой дамочке снова надо идти, а душу выворотит. Дождусь, пока ее парень вернется.

- Ленька? Он не вернется.

- Неужто мать не жалко?

- Нет, жалко, конечно… Родители как-никак.

- Если он письмо вам черкнет, сказали бы матери-то…

- Думаете?

- Точно. Переживает - лицо как свекла стало. А что вы, друг ему?

- Друг не друг, а товарищ.

- Ну, пока.

- Всего хорошего.

- Так наши еще раз зайдут.

- Хорошо. Только утречком.

- Ясно. До свидания.

- Счастливо.

Леньке плохо

Людмила Аркадьевна стояла в спальне у окна и плакала. Оперативник из отделения сидел около телефона. Телефон молчал. Самсонов полулежал в кресле. Рядом с ним был Росляков.

- Алексей Алексеич, - сказал он, - вы не можете вспомнить, как у вас прошел позавчерашний день?

- Вас интересую я?

- Меня интересует все.

Самсонов отвернулся к окну.

«Позавчера, - вспоминал он. - Что же было позавчера? Днем я был в Министерстве финансов. Потом вернулся в институт. Это было, кажется, часов в пять…»

Он чувствовал усталость во всем теле. Ему было больно пошевелиться. Он слышал, как в приемной секретарша печатала на машинке. Стук клавишей казался ему оглушительным грохотом. Самсонов нажал кнопку вызова секретаря и услышал, как в приемной пронзительно и тревожно зазвенел звонок. Стук клавишей сразу же прекратился, зато громко и быстро затопали каблучки. Он поморщился.

Вошла секретарша и улыбнулась дурацкой киноулыбкой.

«Откуда это у нее? - подумал Самсонов. - Такая славненькая, а улыбается, как звереныш».

- Вы звали меня?

- Да. У вас еще много работы?

- Пять страниц.

- Хорошо. Только, пожалуйста, подложите что-нибудь под машинку. Она ужасно гремит.

…Из своего кабинета Самсонов ушел около десяти, когда все цифры и выкладки, необходимые для завтрашнего совещания по проекту, были им выверены по нескольку раз. Он отпустил шофера и пошел домой пешком. Он шел и чувствовал, как в затылке у него снова нарастала боль; он ощущал, как боль растекалась по всему телу, проникала в позвоночник, в предплечья, в пальцы и в кончики ногтей.

Около самого дома эта проклятая боль, доставшаяся ему в наследство от контузии, стала немыслимой. Он остановился и, прислонившись к стене, замер. Потом начал осторожно массировать виски. Какой-то паренек, проходивший мимо, спросил:

- Вам плохо?

- Немножко, - ответил Самсонов сквозь зубы.

- Тут в гастрономе воду продают.

- Спасибо, - сказал Самсонов и пошел в гастроном.