Увидев на двери табличку "Мужские спальни", она распахнула створки и ворвалась в пустой коридор. Оглядевшись в поисках швабры, которой можно было бы заблокировать ручку, она уже вслух поблагодарила нерасторопную уборщицу, которая умудрилась бросить свои орудия труда прямо в углу психбольницы.
- Здоровья тебе и ума побольше, кем бы ты ни была, чудесная тетя Мотя - выдохнула она, артистично запрокинув голову.
Исходя из собственного жизненного опыта, она знала, что искомое никогда не находится с первой попытки. Но, всё же заглянула в спальню, на двери которой красовалась единичка, аккуратно выведенная белой краской. Под ней был наклеен белый медведь из советского мультика.
- Детский сад какой-то, - проворчала она. - Спальня медвежаток, спальня зайчаток.
- Мужики, мне адекватный парень нужен, который коросту со своих щек жрет! - закричала она в полутьму большой комнаты.
Ответом ей был только скрип кроватей и тихонькое похрюкивание. Весту передернуло. В голову пришел детский сад, где их точно так же укладывали спать в тихий час и они точно так же ворочались в кроватях, когда не могли уснуть. Звуки были точь-в-точь.
Развернувшись, она плечом открыла следующую дверь, на которой под цифрой два действительно был наклеен заяц с барабанами, вырезанный с новогодней открытки.
- Вы, мать вашу, чертовы непредсказуемые оригиналы! - с ядовитым сарказмом закричала она в сторону главной двери, которую дергали санитары. Хлипкое дерево с отваливающимися ручками обещало вот-вот разлететься.
Веста огляделась во второй спальне и что есть сил побежала к третьей. Босые ноги разъезжались в стороны вместе с красным советским паласом, лежавшем на пятнистом линолеуме. Это значительно влияло на её скорость. Но рухнувшие за спиной створки, заставили её приложить максимальное количество усилий, чтобы как можно скорее ворваться в следующую просторную спальню.
- Парень с коростой!!! Откликнись! - жалобно звала она, стараясь перекричать весь гам, творившийся позади неё.
Она узнала бы его из тысячи. Отвратительный запах заживо гниющего тела и огромные наросты грязи, на гнойных ранах, покрытых потрескавшейся коркой. Он стоял под большой стеклянной люстрой, которая заливала его мягким желтым светом, делая еще страшнее и......
Символично, что он находился в третьей палате.
Забыв про брезгливость и омерзение, Веста схватила его за подборок, покрытый коркой с пробивающейся сквозь неё щетиной и буквально выплюнула ему в лицо вопрос:
- Где твоя постель, ублюдок?
Казалось, парень нисколько не боится ни её, ни санитаров, которые маячили в дверях, в страхе, что Веста взяла Мухомора в свои заложники и теперь им придется отдуваться перед начальством за то, что не уследили. А должны были. Ведь в личном деле Любови Арлиенко-Любушки черным по белому написано "особо опасна. Для достижения личных целей использует сторонних людей под угрозой расправы". Но она оттолкнула его и бросилась в ту сторону, куда он молча указал большим пальцем. Доли секунды ей хватило на то, чтобы заметить по пути Призрака, который сидел на полу на сложенном одеяле, Отца Алексия, молившегося на икону, висящую под потолком, и Скальпа, бившегося головой о железные прутья кровати, всё так же обитые поролоном. Он снова себе под нос бормотал считалку, которая для Весты была оглушающе громкой. Словно время вокруг остановилось, мир замер, и остались только они вдвоем: Веста и Скальп со своей дурацкой детской считалкой.
"Раз, два
Ты сошла с ума
Три, четыре
Чужая в нашем мире
Пять, шесть
Две минуты есть
Семь, восемь
Огарок скоро бросим
Девять, десять
Гореть мы будем вместе"
Под подушкой ничего не было.
И под матрасом.
И в одеяле.
Веста перевернула вверх дном всю постель. В паническом ужасе она прощупала каждый миллиметр кровати, чтобы убедиться, что огарок не запутался в железных пружинах или же в складках простыней. Но всё тщетно. Боковым зрением она видела, как в её сторону медленно движутся санитары и понимала, что прошло от силы несколько секунд, но ей они показались вечностью.
Она не доверилась. Впервые в жизни её попросили не думать и не принимать решения за весь коллектив. Это был первый раз за все её 27 лет, когда чужой человек попросил её поверить ему и сделать так, как считает верным он. И она не смогла. Она настолько привыкла полагаться только на себя и собственное чутье, что поверить кому-то для неё было чем-то из ряда вон выходящим.