Огарок во тьме. Моя жизнь в науке

Задумываясь о том, как опасно полагаться на компьютеры в выполнении человеческих задач, я вспоминаю забавную историю, которую рассказала мне подруга, Фелисити Брайант, которую считают единственным литературным агентом в Оксфорде. Одна из ее клиенток написала роман, героя которого звали Давидом. В последний момент, когда книга уже была отредактирована и подготовлена к печати, автор передумала и решила, что герой больше похож на Кевина, чем на Давида. Так что она запустила на компьютере поиск, который заменял каждое “Давид” на “Кевин”. Все шло хорошо, пока действие романа не переместилось в одну художественную галерею во Флоренции…

Еще одна короткая история о переводах. Я был на конференции по эволюции в Японии и слушал синхронный перевод в наушниках. Докладчик говорил об эволюции древних гоминин, австралопитеках, Homo erectus, первых Homo sapiens и тому подобных вещах. Но что звучало в наушниках? “Древняя эволюция японцев”. “История ископаемых японцев”. “Эволюционная история япо… ЛЮДЕЙ”.

В 1979 году Майкл Роджерс перешел в издательство “У. X. Фримен”, и через пару лет, когда была готова к публикации моя вторая книга, “Расширенный фенотип”, я отправился с ней к Майклу. Как я уже отмечал, мир книгоиздания зыбок, и когда Майкл снова сменил работу – на этот раз перейдя в “Лонгмен”, – в 1986 году я последовал за ним со “Слепым часовщиком”. Теперь расскажу пару историй о “Слепом часовщике”. В начале книги я привожу беседу за ужином с “одним прославленным философом, хорошо известным своими атеистическими взглядами”. Я сказал, что не представляю себе, каково было быть атеистом до 1859 года, то есть до публикации “Происхождения видов” Дарвина. Философ возразил мне, цитируя Юма, что организованная сложность живого не требует какого-то отдельного объяснения. Я был огорошен и посвятил заметную часть книги опровержениям его точки зрения, не называя его имени. Не знаю, почему я решил не раскрывать его личности. На самом деле то был сэр Альфред “Фредди” Айер, профессор логики имени Уайкхема и член совета Нового колледжа, человек великого ума, внушавший мне восхищение. Спустя много лет после выхода книги “Слепой часовщик” он сообщил мне, что только что прочел ее. Он принес (совершенно излишние) извинения за то, что не прочел ее раньше, и сказал, что был счастлив послужить вдохновением для нее – так что он, по крайней мере, себя узнал. Я спросил, верно ли я передал наш разговор, и он ответил: “Совершенно верно”.

Вторую историю о “Слепом часовщике” я расскажу просто потому, что она довольно забавна. Для начала немного вводной информации. Многие скептики, не желающие признавать теорию эволюции, озадачены совершенством маскировки животных. Они нехотя признают, что глаза птиц видят достаточно остро, что камуфляж должен достигать высот совершенства, таких как сходство палочников с палками – вплоть до почек и следов листьев. Или, например, сходство некоторых гусениц с птичьим пометом. Но скептики говорят: как вы можете верить в отбор по совершенству мимикрии под палку или птичий помет, но при этом верить, что тот же самый отбор привел предков этих насекомых к первым робким неуклюжим шагам в сторону сходства? По поводу сходства с птичьим пометом я цитировал Стивена Джея Гулда: “Какое может быть преимущество в том, чтобы на 5 % напоминать какашку?” Мой ответ на этот вопрос слегка отличался от Гулдовского. Добыча может предстать одним и тем же глазам при разной видимости: при ярком или тусклом освещении, боковому зрению или анфас, вдалеке или вблизи. Чтобы спасти жизнь гусеницы, которую хищник видит издалека или в сумерках, может быть, достаточно и малейшего сходства с птичьим пометом. Но гусенице, которую рассматривают вблизи, при ярком дневном свете, чтобы спастись, потребуется уже убедительное сходство. Плохая видимость переходит в хорошую плавно и непрерывно – так же плавно действует и давление отбора для каждого уровня улучшения мимикрии, от приблизительного до совершенного. Та же “плавность” проявляется во всех сложных приспособлениях: глазах, крыльях и прочих, о которых так банально пишет креационистская литература, – и этот аргумент имеет огромное значение для всей теории эволюции.