Огибая свет (СИ)

Она покосилась и улыбнулась, глаза блестели.

— Зачем тебе это, Ланс?

Я пожал плечами. В рёбрах отозвалась боль, ей было недозволенно отразиться на лице.

— Наверное, потому что ты моя подруга?

Перед глазами стоял Нискирич, наблюдающий за моей внутренней борьбой там, в обеденной зале Когтей и старших казоку-йодда.

— Или потому что я люблю тебя, как только может человек любить чу-ха без нарушения норм и внутренних барьеров?

Она протянула левую лапу и бережно, очень легко похлопала меня по бедру; попрощалась традиционно, как прощалась тысячи раз, но сейчас — как-то особенно:

— Береги себя, Малыш…

Вот так.

Разговор окончен.

Возможно, навсегда.

— И ты себя, Пияна… — Я бросил флягу в рюкзак, потяжелевший от подаренной шкатулки, и застегнул горловину. Кивнул на ключ запуска в панели. — Это запасной, из-под крыла. Магнитный футляр в бардачке…

— Оставь фаэтон себе, — она оборвала меня мягко, но настойчиво. Погладила, будто напоследок, подлокотник, и открыла дверцу. — Мне лучше раствориться в потоке гендорикш, сисадда?

Я невольно нахмурился:

— И ты даже не заскочишь в «Кусок угля»? Попрощаться с отцом?

Она уже поставила лапы на асфальт, но всё же обернулась и одарила последней улыбкой, чуть грустной и бесконечно дружеской, к которой я привык за годы общения:

— Не все так привязаны к своим норам, как ты, Малыш…

А затем выбралась наружу. Наклонилась, заглядывая в салон, и вдруг подмигнула:

— Передай Ч’айе… что если она не сбережёт твою лысую шкуру, я без труда сумею её разыскать…

Затем прикрыла дверь, помахала в окно скрещёнными пальцами и быстро зашагала к стоянке перевозчиков. Несколько минут я наблюдал за ней, торгующейся с шумными гендорикшами, проводил взглядом трехколесник с шаткой будкой для пассажиров, и ещё долго смотрел на дорогу, в вихрях которой тот канул.

Хотелось взвыть. Хотелось закричать. Хотелось зарыться в одеяло и не вылезать, даже если сама Когане Но снизойдёт в Тиам из заоблачных покоев в поисках своей «Нагинаты»…

Я поднял глаза на узкий дисплей, передающий картинки из салона и с кормовых камер. Не зеркальное отражение, конечно, а лишь жалкое подобие, но… оттуда на меня смотрел очень уставший тип.

Осунувшееся лицо, горящие от паймы глаза и изрядные мешки под ними, щетина и пересохшие губы — полный набор знаменитого Ланса фер Скичиры. Я попытался угадать, что он сейчас чувствует? Тоску? Разочарование? Полное равнодушие от неимоверной усталости?

На мгновение задумался, возможно ли нашептать «низкий писк» собственному изображению-отражению, чтобы хоть как-то разозлиться или заставить себя чувствовать боль утраты, чтобы хоть отчасти стряхнуть оковы равнодушия? Решил, что время глупых вопросов настанет чуть позже, и включил двигатель «Барру».

Улицы Юдайна-Сити снова приняли нас с фаэтоном; встретили, словно старый приятель, которого не видел много лет. Впустили в силовые коридоры, окружили роем таких же одиноких, закапсулированных в жестяные болиды, летящих по своим очень важным, но таким бессмысленным делам.

Яркие огни гнезда не радовали. Эффект паймы тоже сходил на нет, теперь от неё даже не шумело в голове. Там было очень-очень тихо, а привычная музыка затаилась…

Наверное, нужно накидаться в сопли.

Взять пару увесистых бутылок, запереться в комнате у Заботливой Лоло и пить сутки напролёт, чтобы потом ещё сутки-другие отсыпаться. Наплевав на происходящее снаружи, на сотни коматозных сородичей, на ярость Магды вис Мишикана, на провокации Нискирича, странные мольбы Песчаного Карпа и долгосрочные планы Хадекина фер вис Кри.

На подлёте к Под-Глянцу фаэтон снова опустился на колёса, двинулся знакомыми дорогами, пару раз срезал дворами. Закатив «Барру» на пустынную парковку за уютным домом, я поднялся на крыльцо служебного входа.

Не пришлось даже стучать, моё появление определённо зафиксировали камеры. А вот дверь открыл вовсе не Гвоздодёр, а незнакомый самец с нашивками заведения. Здоровенный, кстати. Если бы такой встретил меня в день визита по делу Гладкого Мисмис, я бы технично отбитым бедром не отделался…

Крепыш мотнул башкой, приглашая внутрь.

— А где Гвоздодёр?

— А я ему подружка?

Наблюдая, как тот запирает дверь, я расстегнул пуговицу пальто.

— Я могу подняться?

— А я тебе нянька? — Он угрюмо осмотрел меня с ног до головы. — Не знаю, за какие заслуги, терюнаши, но мне велено тебя впустить.

— Ты очень милый.

Какое-то время он мерил меня взглядом, словно прикидывая, стоит ли драка его месячного, скажем, жалования. Затем фыркнул, приобнажил резцы, и ушёл по коридору.

По знакомой винтовой лестнице я поднялся на верхний этаж уютного дома, на этот раз не встретив ни служанок, ни работниц. И уже направился к заветной двери, как предпоследняя в ряду — соседняя от выделенной нам с девчонкой комнаты, — приоткрылась. В щели показалась морда Гвоздодёра, наблюдавшего за подходами.

— У тебя сбежал брат, мутант-переросток, — негромко сказал я, кивая в сторону лестницы. — Он там внизу пытается делать твою работу, но выходит как-то бездушненько…