Огюст Бланки

В постановлении суда было сказано: «Не подлежит сомнению, что этот документ Бланки не писал и не подписывал. Есть много оснований полагать, что он даже является только копией. Подлинного его текста в руках полиции нет». Вместе с тем суд установил, что документ был составлен не в 1848, а в 1839 году. Написал его собственной рукой бывший секретарь председателя палаты пэров Лаланд, что он и подтвердил, будучи вызванным в суд. Но он совершенно не мог припомнить, с какого документа он списывал копию. Бывший канцлер Франции Паскье, по приказу которого в 1839 году снимали копию, тоже обнаружил провалы в памяти: «Распорядился ли я об этом? Очень возможно — но я этого совершенно не помню… Мне кажется правдоподобным, что сделанная Лаландом копия находилась в течение нескольких минут в моих руках, но утверждать положительно, что так оно было в действительности, я не могу, потому что не нахожу в своей памяти ничего решительно, что могло бы мне напомнить о внешнем виде документа — был ли то оригинал или просто копия».

На основании подобных шедевров осторожности можно было сделать какой угодно вывод. Не исключено, что копия снималась с черновика, изготовленного полицией. Но возможно, как утверждали некоторые, что он снимал копию с текста Бланки, если не написанного, то продиктованного им. Бывший генеральный прокурор Франк-Каррэ рассказал, что Паскье в 1839 году показывал ему документ, интересный для правительства, но уже ненужный для суда над Бланки и его сообщниками, поскольку их участие в восстании 12 мая они сами не отрицали. Франк-Каррэ подтвердил, что документ, который он читал в 1839 году, был тем самым, который опубликовал Ташеро в «Ревю ретроспектив».

Кроме того, барон Мунье, бывший пэр Франции, пишет в своих мемуарах: «Бланки сделал длинное заявление, которое я читал. Он представал человеком, который считал свое дело проигранным и зарабатывал себе помилование». Бывший министр общественных работ Дюфор сделал такое заявление: «Я прекрасно помню, что Бланки после своего ареста выразил желание, как об этом докладывалось на заседании совета министров, встретиться с членом правительства. Министру внутренних дел Дюшателю была поручена эта миссия. Он встречался два или три раза с Бланки в тюрьме, где он содержался. Министр внутренних дел не докладывал нам о всех деталях заявления Бланки, но нам сообщили, что они имели важность тем, что раскрывали организацию секретных обществ».

Аналогичное заявление сделал бывший министр финансов Ипполит Пасси. Конечно, свидетельства бывших министров Луи-Филиппа требуют осторожного отношения к ним. Кому во Франции не известно, что люди, достигающие высоких правительственных постов, по пути своего продвижения чаще всего теряли некоторые элементарные нравственные устои вроде совести или правдивости. Но необходимо их принимать в контексте конкретных обстоятельств того времени, сопоставлять с другими фактами и рассматривать всю совокупность данных. Нельзя также игнорировать результаты исследований, предпринятых наиболее авторитетными из историков. Больше всех сделал для изучения жизни Бланки Морис Доманже, занимавшийся этим несколько десятков лет. К тому же он сочетает в своих трудах бесспорную интеллектуальную честность с искренней любовью к Бланки.

Еще в 1924 году он издал свою первую работу о Бланки. Рассматривая дело Ташеро, он сожалеет, что Бланки не обратился к свидетельству самого Дюшателя, который в 1848 году занимал пост французского посла в Лондоне: «Он мог очистить Бланки от всех обвинений. То, что известно о его характере, позволяет предположить, что он не уклонился бы от этого. Более того, все заставляет думать, что если бы его бывшие коллеги Дюфор и Пасси исказили истину, то он обязательно восстановил бы ее». Доманже подчеркивает затем, что как в 1848 году, так и во многих случаях позже Бланки явно избегал разговоров на тему о Ташеро.

Доманже приводит свидетельство другого министра 1839 года, Луи де Мельвиля, который заявил в 1874 году, что Бланки дал свои показания, будучи больным, в момент слабости. Доманже присоединяется к мнению Шерера-Кестнера, сидевшего в тюрьме Сент-Пелажи вместе с Бланки: «Невероятно, что Бланки „предал“ в точном смысле этого слова, но его болезненное состояние лишило его сознания опасных последствий своих действий».

Доманже так заключает свой анализ: «Бланки революционной легенды будет, возможно, не столь идеален; но реальный Бланки предстает в действительности таким, каков он был: энергичный и целеустремленный борец, который если и сгибался, ослабевал в какой-то момент — как Бакунин, как другие великие революционеры, как все смертные жалкие существа, какими мы являемся, — вновь обретал силу, выпрямлялся и продолжал свои вызывающие восхищение усилия в борьбе за освобождение эксплуатируемых».