Огюст Бланки

— Народ прекрасно знает, граждане, что ему ответят, что главной причиной отсутствия работы являются именно народные движения, которые расстраивают общественную жизнь и вызывают замешательство в торговле и промышленности. Разумеется, граждане, в этом, может быть, и есть некоторая доля правды. Но народ по инстинкту знает, что это не главная причина тягостного положения, в котором он сейчас находится. Отсутствие работы и торговый кризис начались еще до февральской революции; они возникли очень давно, они обусловливаются глубокими социальными причинами. Эти причины должны быть вскрыты в Национальном собрании. Народ с некоторой болью видел, что люди, которых он любил, систематически устранялись от работы правительства. Это подорвало его доверие…

Надо признать, что речь Бланки гораздо более сдержанная, умеренная по сравнению с теми потоками гнева, которые он выливал в стенах своего клуба. Но он расчетливый политик, и на ходу, интуитивно взвешивая ситуацию, он чувствует, что в атмосфере сегодняшнего дня витает провокация, что нельзя дать повода реакции для расправы над еще живыми силами революции. Но даже его осторожные суждения вызывают ярость среди правых. Криками ему напоминают, чтобы он говорил о Польше. Ну что ж, он уже сказал главное, что хотел, и поэтому возвращается к польскому вопросу:

— Возвращаюсь к Польше — вопрос о работе и народной нищете был поднят здесь мимоходом. Я должен сказать, граждане, что народ пришел сюда не только для того, чтобы вы занимались его положением. Он пришел, чтобы вы занялись Польшей. Но он не мог упустить этот случай, не напомнив своим представителям, что он так же несчастен и что в этом лишняя черта сходства между французским и польским народом…

Речь Бланки несколько раз прерывалась бурными аплодисментами. Но она же вызывала крики негодования правых. На трибуне в эти бурные три часа вторжения народа в парламент сменились многие, выступал и Ледрю-Роллен. Этот знаменитый оратор пытался успокоить страсти и выпроводить народ из собрания. В этом ему помогали Распай, Барбес, Луи Блан. Но кому-то нужно было спровоцировать народ и принять меры против революционных вождей. Надо было обезглавить возможную новую революцию. Начало положил Барбес. Когда стал выступать Бланки, он возмущенно удалился из зала. Но он все слышал. И когда Бланки, единственный из ораторов, поднял социальный вопрос, ревность, вернее, ненависть к тому, кого он считал своим соперником, а значит, и смертельным врагом, заставила его прорваться к трибуне. По сравнению с маленьким Бланки он выглядел на трибуне просто гигантом. Но Барбес горел желанием превзойти соперника не столько ростом, сколько смелостью и оригинальностью своих слов. Пусть знают, кто настоящий народный вождь, он, Барбес, или этот несчастный Бланки! И он закричал громовым голосом:

— Надо обложить богачей налогом в один миллиард! Надо отдать миллиард франков народу!

В собрании немедленно поднялся неописуемый шум. Если до этого невероятный гвалт производил в основном народ, то теперь депутаты, все эти богатые буржуа, завопили так, будто их режут. Давка, толчея в проходах усилились, вспыхнули драки. В этой яростной мешанине Бланки прижали к барьеру, и он чуть было не оказался раздавленным. Но несколько дюжих рабочих узнали его и помогли ему выбраться в амфитеатр, к скамьям депутатов. Он оказался рядом со стенографом Сигизмундом Скловером, который, подвинувшись, уступил ему место. Молодой человек узнал Бланки и, считая его руководителем начинающегося мятежа, спросил, чем все это кончится.

— Я об этом ничего не знаю, — ответил Бланки.

— Как это вы ничего не знаете? Разве этим движением никто не руководит? Чем все это кончится?

— Об этом, — отвечал Бланки, — я не имею никакого представления. Конечно, кое-что известно, как эти авантюры начинаются, но никогда не известно, чем они могут кончиться.

Бланки говорил правду. Он сам с мучительной тревогой думал об исходе всей этой невероятной кутерьмы. Как раз в этот момент на трибуне выросла нелепая фигура с длинной взлохмаченной рыжей бородой. То был Юбер, компаньон Бланки и Барбеса по Мон-Сен-Мишель. Как будто специально шум на минуту смолк, и тогда раздался вопль Юбера:

— Объявляю Национальное собрание распущенным!

Новый взрыв яростных криков, воплей и даже аплодисментов оглушил всех. Бланки вспоминал: «Я почувствовал себя так, как если бы на мою голову упал булыжник с шестого этажа, этим я не был бы более оглушен». Он машинально взглянул на часы. Было четыре часа с четвертью. И он подумал: «Это момент величайшей глупости». Но это быстро понял и друг Бланки Поль Флотт. Он бросился на трибуну и что было сил закричал:

— Нет! Собрание не распущено! Граждане! Кричите громче: «Да здравствует собрание!» — и скорее уйдем отсюда!