Огюст Бланки

Действительно, так должны были бы рассуждать генерал Трошю и ему подобные. Разумеется, свою главную тему Бланки связывает с дипломатией и внутренней политикой. Всепоглощающая страсть — забота о родине — не мешает ему видеть классовую причину трагедии Франции — паразитизм ее буржуазии. Что отсутствует в его статьях, так это космополитизм. Его отношение к немцам, пруссакам отличается своеобразным шовинизмом, продиктованным убеждением, что только Франция способна быть страной великой революции, а Германия заслуживает в этом отношении лишь презрения. Но вопреки обвинениям некоторых современных историков он не расист. Напротив, он осуждает расизм немцев: «Виновником войны является народ, который объявляет себя высшей расой… Разве не осмелились их ученые говорить под гром аплодисментов, что или латинская, или германская раса должна погибнуть, ибо их сосуществование несовместимо?»

Бланки во многом человек крайностей, но чувство патриотизма доходит в нем до немыслимо горячего накала. Французский писатель и дипломат Жан-Жак Вейс писал о статьях Бланки в его газете: «Эти строки жгли и восторгали! Какая сила! Какая нежная и трогательная любовь к находящемуся в опасности отечеству! Какое болезненное сочувствие его ранам! Какие невыносимые страдания! С каким гневом, с какой великолепной яростью он обрушивался на бездарных правителей и отвратительных в своем тщеславии господ, которые, любуясь собою, губили Париж! Так писать в шестьдесят пять лет, после двадцати лет тюрьмы, когда воображение иссякает, чувства угасают, тело истощено, а дух утомлен, — разве не значит это писать кровью и соком своего сердца?»

8 декабря «Патри ан данже» извещает, что это последний номер. Больше газета не сможет выходить, ибо редакция не в состоянии при своей бедности и дальше покрывать ее дефицит. Бланки выражает горькое сожаление, что издание приходится прекращать в момент, когда каждый должен бороться из последних сил. Бланки замолкает так же, как замер весь Париж, тишину которого нарушает лишь канонада прусской артиллерии.

Военные зимы всегда почему-то холоднее других. В осажденном Париже на улицах покров снега толщиной в тридцать сантиметров. Уже срубили на дрова деревья Булонского леса, сожгли скамейки на бульварах. Железное кольцо осады все теснее сжимает горло Парижа. Народ голодает, а правительство «национальной обороны» озабочено только тем, чтобы жители, доведенные до отчаяния, перестали сопротивляться заключению перемирия. Хлеб, продаваемый парижанам, больше напоминает глину. Съедены животные Зоологического сада. Конина — деликатес! Пошли в ход собаки и крысы. Но и этим кушаньем может полакомиться не каждый: фунт собачьего мяса стоит пять франков, крысы идут по два-три франка за штуку! А ежедневное жалованье национального гвардейца составляет полтора франка.

Время от времени правительство устраивает плохо подготовленные вылазки Национальной гвардии, чтобы она убедилась в бессмысленности сопротивления и согласилась на капитуляцию. Но парижане убеждаются лишь в измене правительства «национальной обороны». Они требуют вести оборону серьезно. Тогда правительство пытается проучить патриотов серьезным уроком. 18 января свыше 80 тысяч гвардейцев под гром оркестров выступили из города. Трошю больше всего опасался, как бы гвардия и в самом деле не нанесла поражение пруссакам. Несмотря на саботаж командования, именно это и произошло. Неопытные, но охваченные энтузиазмом бойцы захватили важные позиции. Тогда, раскрывая свои карты, Трошю приказал им отступать. Четыре тысячи человек заплатили жизнью в этой грязной игре. Возмущение правительством вылилось наружу, как только оно нетерпеливо объявило, что теперь уже нет другого выхода, кроме сдачи Парижа немцам.

Тогда бланкисты и революционные республиканцы готовят новое восстание. Бланки не считает его своевременным, он устраняется от руководства, хотя и не возражает против действий Тридона, Ферре, Вайяна и членов Интернационала, увлеченных идеей свержения правительства. 21 января национальные гвардейцы захватывают тюрьму Мазас, освобождают политических заключенных, которых посадили за дело 31 октября. Они стекаются 22 января к площади перед Ратушей.

Бланки считает затею безумием, но в этот день все же приходит в кафе около Ратуши. Душа революционера надеется на что-то даже в безнадежной ситуации. Сегодня, как, в сущности, и в ходе других революционных кризисов, Бланки верит в какой-то счастливый случай! Нет и намека на то, чтобы тщательно готовить события, опираясь на массы. Бланки постоянно замкнут в узком кругу своих немногочисленных преданных сторонников, которые действуют на свой страх и риск. В конечном счете в каждом революционном конфликте реакционеры лишь использовали мифический облик «грозного» заговорщика в качестве пугала, помогавшего всегда передавать власть самым надежным противникам социальной революции, самым консервативным политикам…