Огюст Бланки

Но даже самые непримиримые невольно проявили сдержанность при виде седовласого, бледного как тень, сурового и непроницаемо хладнокровного Бланки. Здесь все же нашлось немало людей, которые встретили его улыбками и дружески протянутыми руками. Однако их меньше, чем активных и пассивных сторонников Барбеса. Поэтому здесь, на «Прекрасном острове», самым тяжелым оказалась не тяжесть заключения в тюрьме, относительно более легкой и даже либеральной по сравнению с другими, но атмосфера недружелюбия большинства и ненависти активных друзей Барбеса. Как правило, все эти бескорыстные участники революционного движения были людьми непосредственными, эмоциональными. Их страстные натуры постоянно нуждались в проявлении своих чувств. Отрезанные крепостными стенами и солдатскими штыками от Франции, от мира, от активной деятельности, окруженные скалами и волнами океана, они вольно или невольно поддавались настроениям вражды и подозрительности. Ведь все они были побежденными и поэтому инстинктивно искали виновников своих неудач, которые привели их на этот проклятый «Прекрасный остров». Проще всего было объяснить крах своей революционной борьбы изменой и предательством. И «документ Ташеро» давал им обильную, щедрую пищу для размышлений, догадок, споров. В конце концов, у них не было другого средства проявления своей жизненной энергии. Конечно, трезвые размышления неизбежно приводили к выводу о бессмысленности, даже непристойности этих распрей среди людей, объединенных общей ненавистью к несправедливому социальному н политическому строю Франции. Один из узников Бель-Иля, Коммисэр, рассказывал, что девять десятых из них хотели примирения и сближения Бланки и Барбеса. Но вокруг последнего тесно объединилась хотя и всею одна десятая, но зато очень активная часть заключенных. Ожесточенные и беспощадные, они жили одной ненавистью и объявили Бланки смертельную войну. Они без конца твердили остальным, что Бланки предатель. К тому же Барбес не только не сдерживал своих друзей, но разжигал их ненависть к сопернику. Бланки будет вспоминать, что с первых дней Барбес «начал против меня войну кинжала и яда». Он напомнит об их постоянных криках: «Позор Бланки! Это предатель и прирожденный диктатор! Ото полицейский агент! Это Кромвель! Это доносчик! Это поклонник Наполеона!»

Беда усугублялась тем, что от этих оскорблений невозможно было укрыться. Если в Мон-Сен-Мишель Бланки мучился от одиночества, то теперь он страдает от постоянного общения с собратьями-врагами. С раннего утра до позднего вечера камеры открыты и заключенные слоняются по двору или ходят друг к другу. Уединиться просто невозможно. Нельзя было и работать, ибо дверь камеры непрерывно открывалась и закрывалась. Люди разговаривали, пели, без конца курили, а Бланки не переносил табачный дым, который был для него отравой. Бланки ищет себе занятие и находит его. Он объявляет, что будет читать курс лекций по политической экономии. Сразу нашлось много желающих слушать его. Постепенно аудитория росла, и в основном за счет рабочих. Лекции принесли Бланки необыкновенное чувство удовлетворения. Но курс был кратким, поскольку ограниченными были знания самого Бланки. И он опять почувствовал себя во враждебной изоляции. Правда, вокруг него объединяется группа преданных друзей, таких, как Фонтэн, Казаван и Пиле. Они часто вступали в споры с друзьями Барбеса: Ланглуа, Ансаром, Ибруи. Слушая эти пререкания, Бланки однажды пришел к мысли о том, что следовало бы превратить грубую перебранку в серьезный спор, который поможет ему рассеять недоверие и злобу. Однажды он сделал другу Барбеса такое предложение (его он текстуально воспроизвел потом в письме Эдуарду Гуте от 19 марта 1851 года):

— Барбес занимается здесь тем же делом, что и в Мон-Сен-Мишель. Там он также организовывал гражданскую войну. Его ненависть и клевета преследуют меня ужеде-сять лет. После февраля он поставил свою слепую страсть на службу буржуазии, которая использует тщеславие, зависть и злобу этого аристократа из креолов, случайно заброшенного в лагерь демократов. Его ярость повсюду вносит волнение и раскол. И вот теперь имеется прекрасная возможность заняться стиркой грязного белья в своем семейном кругу. До сих пор этот высокомерный тип нападал на меня только сзади, в своих клеветнических посланиях, в своем клубе интриганов. Если же он осмеливался нападать открыто, то лишь на суде в Бурже под покровительством председателя суда и генерального прокурора, своих сообщников по скандалу. Я хочу наконец иметь дело непосредственно с ним, но только с ним одним. Не может быть речи о том, чтобы мне приходилось бросаться под ногп его сторожевых псов. Пусть он выступит здесь один на один, перед собранием республиканцев. Никаких помощников ни для него, ни для меня. Никаких сутяг-адвокатов. Я предлагаю ему дуэль перед лицом 259 свидетелей, но без секундантов! Я быстро сорву маску с этого пресловутого Баярда и разоблачу Тартюфа, рыцаря реакции.