Огюст Бланки

Законодательное собрание 13 июня отвергло обвинения Ледрю-Роллена. Депутаты левой удалились в знак протеста и призвали народ, армию, Национальную гвардию выступить в защиту конституции. 30 тысяч человек вышли на мирную демонстрацию без оружия. Но войска под командованием генерала Шангранье разогнали демонстрантов. Ледрю-Роллен, Делеклюз, Бернар, Конси-деран пытались в Консерватории искусств и ремесел, используя «моральную силу» (пушки были без снарядов), оказать сопротивление. Однако солдаты быстро окружили их. Многие были арестованы. Главные вожди — Ледрю-Роллен и Делеклюз — успели скрыться и вскоре бежали за границу.

Фактически события 13 июня были концом Второй республики. Арестованы 33 депутата левой. Все демократические газеты закрыли. Париж объявили на осадном положении. Политические собрания запрещены на год. Теперь республика оказалась связанной по рукам и ногам. Бонапарт стал медленно душить ее, готовя государственный переворот и провозглашение империи. Дорого обошлась левым республиканцам их жалкая «игра в восстание». Рабочий класс не поддержал их, да его и не призывали к оружию. К тому же рабочие не хотели идти за теми, кто беспощадно расправлялся с ними год назад. Этим страшным поражением силы рабочего класса были надломлены и ослаблены. Во главе его не было революционных вождей, прежде всего Бланки...

Между тем наступление крайней реакции во всей Франции проявляется и в тюрьме. Все началось с того, что в октябре 1849 года новый парижский социалистический журнал «Сите Увриер» объявил, что в нем будет сотрудничать Бланки. Министр внутренних дел немедленно приказывает директору тюрьмы в Дуллане Валету установить строжайшее наблюдение над Бланки, чтобы ни один клочок бумаги не мог быть передан им на волю. И вот 20 октября рано утром, когда вся тюрьма еще спит, ретивый директор является в камеру к Бланки в сопровождении нескольких стражников. Услышав, что у него хотят произвести обыск, Бланки потребовал представителя судебных органов. Валет пришел в ярость:

— Вам судью? Я здесь хозяин и делаю все, что мне нравится. Пишите министру, Парке, кому хотите пожалуйтесь! Мне смешны ваши протесты! Я сильнее, и я заставлю вас, черт возьми, в этом убедиться!

Без всяких формальностей он начал хватать бумаги, переворачивая все вверх дном. Директор хотел также

взять личное письмо, которое Бланки держал в руках. По старой привычке, приобретенной на опыте прежних арестов, он быстро подносит письмо ко рту и уже проглатывает часть бумаги. Но стражники бросаются, чтобы вырвать у него остаток, его швыряют на койку, начинают выкручивать руки. Борьба продолжается минут десять. Крики стражников и стоны Бланки будят всю тюрьму. Оп папоминает, что он болен.

— Болен? — вопит Валет. — Чтобы совершать преступления, вы не были больны! Вы лишь убийца! Первый, самый подлый из всех убийц! Мы спустим с вас шкуру... Можете хоть сдохнуть, нас это ничуть не волнует... Это будет большое счастье!

Именно эти слова и другие оскорбления Бланки приведет в письме к прокурору республики, которое будет опубликовано в некоторых газетах. Следует неожиданная реакция Барбеса, обратившегося в газету «Реформ» с опровержением жалобы Бланки: «В нашей государственной тюрьме мы не подвергаемся никаким притеснениям, кроме мелких булавочных уколов режима. Во Франции есть множество других тюрем, где заключенным бесконечно тяжелее, чем нам, например, заключенным в Мон-Сен-Мишель. Как же можно после этого осмеливаться жаловаться па благодушные строгости нашего режима здесь?»

Именно так писал Барбес, давно уже привыкший опровергать все, что бы ни сказал Бланки и по любому поводу. Вообще в этом замкнутом мирке все мельчает. Взаимная нетерпимость приобретает болезненные и позорные формы. Ссоры противопоставляют узников друг другу. Распай в споре с Бланки в своем поведении доходит до чудовищных оскорблений...

В начале 1850 года здоровье Бланки еще больше ухудшается. Он пишет Эдуарду Гуте, у которого он жил в Блуа, 4 февраля 1850 года: «Наконец, ты знаешь, что я нахожусь в Дуллане, где я проживаю на государственный счет, и это меня утешает. Мое здоровье, о котором ты спрашиваешь, могло бы быть лучше. Уже шесть недель оно крайне шатко, и я бьюсь между лихорадкой и горячкой. Сейчас меня мучает горло, и я харкаю кровью. Надеюсь, что это не будет продолжаться вечно...»

Вечность? Каждая минута, час, день, которые тянутся так медленно, кажутся заключенному вечностью. Их надо чем-то заполнить, чтобы не сойти с ума. Бланки уже опытный заключенный, и он старается строго организовывать свой тюремный режим. Ежедневная гимнастика, весной и летом — работа на крохотном огороде. Он ведет регулярные записи состояния погоды. Много времени занимает приготовление пищи; ведь Бланки как вегетарианец не может есть обычную тюремную еду. Если другие умудряются получать с воли даже вино и пиво, то Бланки необходимо добывать с еще большими усилиями простую воду, ибо тюремная вода кажется ему тухлой, непригодной для питья. Он сам моет, чистит и варит свои овощи.