Огюст Бланки

Когда Бланки пришел наконец в зал Прадо, то увидел его заполненным вооруженными людьми. Здесь были его товарищи по Мон-Сен-Мишель. Собралось много последователей Бабефа. Выступления уже начались, и Бланки услышал многое из того, что он сам думал еще за несколько часов до этого. Ламартина открыто обвиняли в предательстве дела революции. Всеобщим энтузиазмом было встречено предложение свергнуть Временное правительство и захватить власть. И когда Бланки взял слово, то многих охватило удивление. Те, кто знал его, были поражены его хладнокровной сдержанностью. Неужели годы тюремных испытаний превратили его из неукротимого революционера в человека, склонного к компромиссам и уступкам? Речь Бланки действительно показала его с совершенно новой стороны, явно не соответствовавшей его укоренившейся репутации поборника тайных заговоров, мятежей любой ценой и в любое время. На этот раз устами Бланки заговорил осторожный, предусмотрительный, расчетливый и дальновидный политик:

— Франция еще не республиканская страна. Совершившаяся революция — счастливая случайность, и ничего больше. Если мы сегодня захотим привести к власти людей, скомпрометированных в глазах буржуазии политическими процессами, то провинция испугается; она вспомнит о терроре и Конвенте, вспомнит, быть может, бежавшего короля. Сама Национальная гвардия была только нашим невольным соучастником; она состоит из трусливых лавочников, которые могли бы завтра разрушить то, что создали вчера под крики: «Да здравствует республика!»

Его слушают с огромным, напряженным вниманием, хотя он вовсе не был оратором во французском стиле, в духе Дантона, который юрел сам и воспламенял слушателей, поражал бешеным каскадом ярких, сочных, чеканных, отточенных фраз. Нет, он строг, суров, сдержан; его голос тусклый, скрипящий, размеренный. Да и весь его облик совсем не отличается величием и монументальностью народного трибуна в традиционном представлении. Вот он в тот вечер согласно описанию участника собрания Альфреда Дельво: «Маленький, хилый; голова, достойная кисти Гольбейна или Рибера, обрита, как у монаха; глаза глубоко впали в орбиты... лицо покрыто болезненной бледностью; тело, согбенное под двойной тяжестью физических и моральных пыток».

Но его словам эти люди внимают как зачарованные! Кто он, в сущности? Гонимый, замученный тюрьмой пария общества. Его общественное положение? Известность? Все это величины незначительные, несравнимые с масштабами славы тогдашних французских знаменитостей. Но его слушают затаив дыхание, хотя он говорит совсем не то, что от него ожидали! Вместо призыва к оружию Бланки призывает к выдержке и осторожности, к спокойствию. Его слушатели готовы с оружием в руках пойти сейчас, немедленно, захватить Ратушу, уничтожить это вероломное правительство, а «н говорит, что нельзя пугать провинцию, нельзя восстанавливать против себя всю Францию, страну крестьян, мелких торговцев, верующих католиков. И никто из этих энтузиастов не протестует, не возмущается. Действует магия доверия к Бланки, непостижимая тайна его обаяния. Он уже вождь, а его имя — символ революции, смелости, мужества, преданности народу. Вот чего добились его беспощадные гонители и тюремщики!

Однако что же все-таки следует делать революционным борцам, у которых, как это было в 1830 году, снова хотят украсть плоды победы? Оставаться в бездействии, наивно ожидая естественного развития событий, не вмешиваясь в них? Неужели Бланки не выдвинет никакой программы действий? Нет, он предлагает программу, которая в высшей степени показательна для эволюции политики и тактики самого Бланки.

— Предоставьте, — говорит он, — людей из городской Ратуши их бессилию; их слабость — верный признак скорого падения. В их руках эфемерная власть; у нас же народ и клубы, где мы его организуем по-революционному, как некогда его организовывали якобинцы. Найдем в себе достаточно благоразумия, чтобы подождать еще несколько дней, и революция будет принадлежать нам! Если же мы, как воры во тьме ночной, захватим власть внезапным нападением, кто поручится, что наша власть будет длительной? Разве, кроме нас, не найдутся энергичные и честолюбивые люди, которые загорелись бы желанием низвергнуть нас подобным же способом? Нам нужны широкие народные массы, предместья, пылающие в огне восстания... Тогда, по крайней мере, мы будем обладать престижем революционной силы.