Огюст Бланки

Бланки своим инстинктом прирожденного революционера чувствовал это яснее любого другого политического деятеля революции 1848 года. И он продолжает борьбу, в которой, как он сказал в зале Прадо, «мы имеем народ и клубы». Появление клубов служило отзвуком традиции Великой французской революции, когда клубы якобинцев или жирондистов являлись своего рода политическими партиями. Собрание в зале Прадо и послужило как бы основанием первого такого клуба, который будет называться Центральным республиканским обществом.

В конце марта в Париже уже насчитывалось 145 клубов, а через три месяца их число удвоилось. Правда, существование некоторых было эфемерным и прекращалось через одно-два заседания. Самые значительные и влиятельные среди этих стихийно возникших организаций были связаны с деятельностью известных представителей республиканского и социалистического движения. Рас-пай организовал Клуб друзей народа, Кабэ — Центральное братское общество, последователи Фурье — Центральный клуб организации труда.

Арман Барбес сначала создал Клуб революции. Он же объединил затем несколько других клубов в Общество прав человека. Клуб Барбеса с самого начала был антибланкистским. Ревнивый соперник Бланки проповедовал культ бога, Жанпы д’Арк, Конвента и Робеспьера. Естественно, что эта мешанина фразеологии явилась просто отражением настроений мелкой буржуазии и амбиций самого Барбеса. Он отчаянно боролся за создание единого фронта всех сил в Париже, а затем и в других городах против Бланки и его сторонников. Барбес стремился объединить всех республиканцев не столько против реакции, сколько главным образом против бланкистов. Ангелом-хранителем Общества прав человека оказался Ледрю-Роллен. Став благодаря революции министром внутренних дел, он оказывал обществу финансовую поддержку, чтобы использовать его на выборах в Учредительное собрание. Жажда власти и славы, завистливая ненависть к Бланки вдохновляли бешеную активность Армана Барбеса. Он помпезно играл роль благородного странствующего рыцаря революции, а Бланки изображал в роли ограниченного Санчо Пансы.

На самом же деле к образу Дон Кихота революции, несмотря на свой маленький рост, больше всего приближался именно Бланки. Героический идеализм, сентиментальный социализм и утопические иллюзии сочетались в нем с истинно революционной страстью и преданностью народу. Если влияние Барбеса основывалось на театрально-эффектной манере слов и действий, то влияние Бланки объяснялось тем, что массы почувствовади именно в нем лучшего выразителя интересов рабочего класса и всех трудящихся. Он не получал от правительства тайных субсидий. Напротив, ему противодействовали всеми средствами. И, несмотря на это, Бланки успешно соперничал с обществом Барбеса, насчитывавшим более 20 тысяч членов.

Центральное республиканское общество явилось своего рода зародышем политической партии. Но только зародышем, не более. У него не было, например, программы. В качестве таковой можно рассматривать еще очень неопределенные взгляды самого Бланки, который был вообще слабым теоретиком, а в то время еще просто не успел изложить тех довольно эклектичных взглядов, которые он выразит значительно позже на основе накопленного опыта и его осмысления.

Бланки поддерживал старый революционный девиз: «Свобода, равенство и братство». Но в отличие от неоякобинцев типа Барбеса или Ледрю-Роллена, щеголявших фразами Робеспьера, он не ограничивался принципами 1793 года. Он не хотел также подражать социали-стам-утопистам в создании иллюзорных, но детально разработанных проектов будущего социалистического общества. Он вообще считал возможным строить планы на будущее лишь на основе общей направляющей идеи. Такой идеей был для него последовательно проведенный принцип равенства. Для его осуществления необходимо прежде всего взять власть в свои руки. После этого предстоит долгий и трудный путь. Однако его можно преодолеть при соблюдении двух условий: во-первых, единство цели между революционным правительством и массами: во-вторых, свержение тирании напитала над трудом. Что касается методов решения этой задачи, то они должны выбираться на ходу, в зависимости от обстоятельств. Гарантией правильности выбора должно служить то, что в состав правительства войдут истинные революционеры, вышедшие из народа.

Нельзя утверждать, что у него уже сложилось социалистическое мировоззрение. Он не обладал способностью включать конкретные социальные и политические явления в какую-то общую теорию социального прогресса. Его не без основания считали социалистом чувства, инстинкта, а не науки, политическим романтиком, которого обуревала страеть к революционному действию. Все это в сочетании с его героической деятельностью революционера и создавало ему авторитет вождя Центрального республиканского общества.