Однако Этьен Кабэ подготовил свой проект, в котором предлагалось назначить выборы вместо 9 апреля на 31 мая. Автор утопических проектов коммунизма, который он надеялся ввести без революции, мирным путем, не осмеливался посягнуть во имя подлинной демократии на демократию формальную. Началось торопливое обсуждение двух проектов, Бланки и Кабэ. Верх взяла примиренческая линия Кабэ. Бланки считал это тяжелой ошибкой. Он был обескуражен, но народ уже шел от предместий к Ратуше. Скрепя сердце Бланки не отказался от участия в демонстрации. В глубине души он рассчитывал на то, что при благоприятном стечении обстоятельств, возможно, удастся исправить положение путем, например, удаления из правительства его правых членов.
Демонстрация, начавшаяся после полудня, приобрела огромный размах. В ней участвовало около 150 тысяч человек. Несли множество знамен, красных и трехцветных. Не смолкала «Марсельеза». В демонстрации участвовали также эмигранты из других стран, жившие в Париже. Среди них выделялись двое русских: писатель Иван Тургенев и анархист Михаил Бакунин.
Когда толпа плотно окружила здание Ратуши, от нее отделилась делегация из пятидесяти человек, среди которых находился и Бланки. Правительство приняло делегатов, собравшись на эстраде. Вокруг министров были руководители многих клубов: Распай, Собрие, Кабэ и Бар-бес. Освобожденный из тюрьмы февральской революцией Барбес стал действовать в Обществе прав человека и, кроме того, командовал батальоном Национальной гвардии. Эго была первая встреча Бланки и Барбеса после февраля. Бланки хорошо знал, что Барбес относится к нему с непризнью. Однако в интересах объединения демократических сил он готов был сотрудничать с ним. И он делал соответствующие предложения через ‘некоторых общих знакомых. Но Барбес не реагировал на эти авансы. Более того, политически пути этих людей разошлись. Барбес безоговорочно поддерживал тогда Ламартина и сохранял свою враждебность к Бланки.
Вопреки мнению некоторых историков Бланки не выступал перед правительством от имени делегации. Он вообще не произнес ни слова, ибо считал требование отложить выборы лишь на 31 мая совершенно неприемлемым. Правительство поручило ответить делегации Луи Блану. Это был тонкий расчет. Блан был социалистом, самым «левым» в правительстве. Ему и предстояло успокоить народ неопределенными обещаниями. Но это означало, что он изменяет самому себе, поскольку в комиссии клубов он высказывался за отсрочку выборов. Луи Блан легко пошел на эту измену, что вполне соответствовало его натуре. «Эта демонстрация напугала меня», — заявит он в августе 1848 года.
Луи Блан произнес длинную речь, в которой высказал множество восхвалений в адрес народа, он даже похвалил делегацию, обещая, что правительство рассмотрит требование клубов безотлагательно и в крайне благожелательном духе. После этого он попросил делегацию удалиться. Однако один из бланкистов резко прервал эту сладкую песню:
— Мы не уйдем отсюда, пока не получим ответ для передачи его народу!
В ответ Луи Блан заговорил о достоинстве правительства, о необходимости спокойно обсудить требования. Однако единство делегации было нарушено.
— Мы не хотим, — заявил Кабэ, — оказывать влияние на правительство и тем более принуждать его.
Ледрю-Роллен немедленно зааплодировал по этому поводу и сказал, что нельзя принимать решение об отсрочке выборов без консультации с провинцией. Кабэ сразу заявил, что делегатам не остается ничего другого, кроме как уйтп. После этого он повернулся и пошел к выходу. Одпако бланкисты не двинулись с места и потребовали конкретного ответа. Луи Блан снова начал говорить о до-стшкениях правительства, о доверии к нему народа. Но бланкисты продолжали стоять на своем и заявили, что не доверяют Ледрю-Роллену. Тогда вмешался сам Ламартин:
— Если меня будут принуждать силой, то я вам скажу то, что я уже говорил: вы не вырвете из моей груди согласия, даже если ее прострелят пули. Будьте осторожны с собраниями такого рода, как бы они вам ни нравились: 18 брюмера народа может породить 18 брюмера деспотизма!
Все, в том числе и Бланки, поняли, что ничего больше не добьются, и двинулись к выходу. Один из них, Флотт, повернулся к Луи Блану и крикнул:
— Значит, ты тоже предатель?