Огюст Ренуар

Из разных домов, в которых мы жили, я больше всего запомнил, за исключением, разумеется, Колетт, дом почты. Там действительно размещалась почтовая контора и поэтому вокруг всегда сновал народ: кто приходил купить марку, кто дать телеграмму. Можно было заодно обменяться приветствиями с матерью или Габриэль, поделиться соображениями о хорошей погоде с отцом, который писал на террасе, закутавшись в шерстяной платок, с глубоко надвинутой на лысый череп фуражкой с наушниками. Почта находилась в большом помещении на краю города, там, где главная улица начинала круто подниматься в гору, превращаясь в лестницу из гальки. Мулы ловко взбирались по ее ступеням, доставляя жителям овощи и фрукты, собранные в поле. Как и всюду в Средиземноморье, поля находятся вне черты городских укреплений. В Кань почти не осталось следов городских стен, но в горожанах еще жив старый дух латинян. На севере Франции земледельцы разводят на фермах раздувшихся от молока коров, а южане с их пугливыми козами живут в домах, которые подпирают один другой. По вечерам мужчины сходятся на затененной платанами площади, где судят и рядят обо всем. У них сохранилась афинская агора. Они — цивилизованные люди! Живя на почте, мы находились в пределах городской черты и благодаря общеполезным функциям почтовой конторы у нас была своя маленькая агора на дому.

Ныне почта переехала в большое современное здание в соответствии с ростом города. Исчезла апельсиновая роща. Зато теперь можно наклеивать на конверт марку с изображением Ренуара. Он часто говорил мне: «Самые вкусные бифштексы становятся доступны, когда уже нет зубов».

В жару Баптистен запрягал свою смирную лошадь в коляску и увозил отца писать среди полей. В холодную погоду в гостиной, превращенной в мастерскую, пылали дрова камина. Баптистен, по профессии извозчик — в то время извозчичьи коляски на юге были украшены белым полотняным зонтом, — охотно отказался от ожидания приезжих на станции и стал обслуживать нашу семью. Он катал кресло Ренуара, помогал ему взбираться в коляску и выходить из нее, пилил дрова, следил за температурой в гостиной. Баптистен покупал провизию и чинил поломанные стулья. Впоследствии, когда мать купила автомобиль, она заставила его выучиться водить, и он стал нашим шофером. Он купил себе одежду потеплее у Тьери и Сиграна, «для поездки на север, в Париж. Там ведь чертовские холода!» Расстался он с нашей семьей, лишь когда постарел и расстояние до нашего дома стало казаться чересчур длинным: ноги отказывались ему служить.

Воспоминание о нашей жизни на почте неотделимо от воспоминаний о нашем домохозяине Фердинане Инаре. Мы все любили Баптистена; Райбо были чудесными соседями; другой сосед, консул, стал нашим дорогим другом. Он умел отлично занять отца, не утомляя его рассказами про Бразилию, где он прожил много лет. На почту часто приходили Деконши, и Ренуар очень любил эти посещения. Неожиданно появлялись друзья из Парижа или Ниццы, что нарушало однообразие нашего существования. Но самым большим удовольствием для Ренуара, матери и нас всех были те утра, когда к нам приходил Динан — так все звали домовладельца Фердинана Инара.

Высокий, толстый, с круглым смеющимся лицом и длинными усами, он был повар по профессии и ушел на покой после славной карьеры, завершившейся в лондонском «Савое», где он работал со знаменитым Эскоффье. Он накопил денег и твердо решил остаток жизни провести в безделье. Но, как у всех праздных людей, у Динана оказывалось пропасть дел. Он ходил взглянуть на маслины на горе, поливал огород, кормил кур и кроликов, сам убирал квартиру, которую занимал со стариком отцом, прозванным «Деревянная нога» и почти не выходившим из-за преклонного возраста.

Отправляясь в поле, Динан всегда брал корзинку и ружье. Отец говорил ему: «Итак, Динан, вы идете на охоту?» — «Нет, — отвечал он, — пойду нарвать травы кроликам». — «А ружье?» — «Мало ли что может случиться!» Время от времени он покупал кролика или дрозда у браконьера и возвращался с гордым видом. «Мсье Ренуар, я вас угощу чудесным рагу», или: «Вы как предпочитаете дроздов — с травами?» — «Вам повезло на охоте?» — спрашивал отец, переставая писать. Динан признавался, как достал дичь. Он горел желанием стать охотником. Но в момент, когда надо было стрелять, ему становилось жаль маленьких жертв — он колебался и в результате мазал. Ренуару было бы очень неприятно, если бы кто-нибудь другой помешал ему работать. Но когда это бывал Динан, Ренуар радовался. «С другими все вылетает из головы. С ним все остается и вдобавок упрощается». Такое же чувство надежности он испытывал с Габриэль, с моей матерью, Альбером Андре и, может быть, с Булочницей. Но не со своими детьми. Наши вопросы бывали слишком неожиданными и отражали беспокойство, которое его смущало.