Огюст Ренуар

Однажды он заметил вывешенное на двери лавки объявление. Требовался художник-декоратор для расписывания штор из непромокаемого полотна. Он обратился к хозяину: тот мог бы сойти за брата фарфорщика. Только он был не маленького, а высокого роста и вместо империалки носил бакенбарды a la Луи-Филипп. Одет он был в такую же белую блузу и выражался тем же сдержанным языком, каким парижские кустари подчеркивают отделяющую их от простонародья разницу. Ренуар заверил его, что отлично знаком с техникой расписывания штор, после чего его тут же взяли на работу. Хозяин велел ему прийти на следующий день и исчез в глубине мастерской. Отец воспользовался этим, чтобы пригласить одного из рабочих выпить с ним стакан вина в соседнем кабачке — слова бар тогда еще не существовало, — и признался ему, что вовсе не знает ремесла. Рабочий, молодой человек с открытым лицом, сразу объявил ему, что он свояк хозяина, и это заставило Ренуара усомниться в своем будущем участии в производстве штор. Однако свояк оказался славным парнем. «Приходите ко мне после работы, я вам покажу — нет ничего проще». Рассказывая про этот случай, отец не мог скрыть наполнявшую его наивную гордость. В представлении Ренуара, которого всю жизнь обманывали кому не лень, эта невинная ложь роднила его с Маккиавелли. Он называл мне имя этого рабочего, которое я, однако, запамятовал. Они подружились. Жена нового приятеля, маленькая бледная блондинка, непрерывно хлопотала по хозяйству. В квартире постоянно пахло стиркой, и нельзя было не наткнуться на развешанное мокрое белье. У них была девочка, с которой Ренуар сделал несколько портретов, ныне утраченных. Они восхищались моим отцом и убеждали его стать «настоящим живописцем». Однако он не решался на этот шаг, страшась объема необходимых знаний, которые надо было для этого приобрести, и держался за ремесло, не ставившее никаких проблем. Лучшими клиентами фирмы были миссионеры Дальнего Востока. Сюжеты черпались из священной истории и изображались на прозрачной бумаге. Эти шторы заменяли витражи в примитивных часовнях, которые почтенные отцы строили в Индокитае. Хозяин быстро смекнул, что ему выгодно разрешить новому мастеру работать по собственному вдохновению, «лишь бы оно не переступало за рамки назидательных сюжетов». Отец пользовался этой свободой вовсю. «Я нашел ловкий прием — писал без конца облака (он мне подмигивал); понимаешь, в чем дело? Облако можно намалевать несколькими мазками кисти!» Фабрикант штор с бакенбардами Луи-Филиппа беспокоился — у него были те же взгляды, что у фарфорщика. «В этой сноровке что-то неестественное. Столько зарабатывать с такой легкостью — это к добру не приведет!»

Отец был крайне стыдлив. Рассказывая ему про свои любовные дела, я всегда ощущал чрезвычайную робость. Нам иногда случалось перешагнуть известный барьер, особенно мне, когда я видел, что рассказ его забавляет. Мы даже рассказывали иной раз друг другу откровенно непристойные историйки, пользуясь при этом изрядно соленым языком. По большей части они касались незнакомых лиц и служили развлечением; мы вовсе не думали о них, как о подлинных происшествиях. И все же отцу случалось, особенно после хорошего обеда и нескольких стаканов белого вина, чуть-чуть приоткрыть завесу над тем, что составляло интимную сторону его жизни. Если прибавить к этим полупризнаниям скрытые советы, которые он мимоходом давал мне под видом воспоминаний или анекдотов («Как можно наставлять других, когда сам в это влип?..»), можно приблизительно уяснить себе, каковы были его первые отношения с девушками.

Как-то за обедом у свояка хозяина магазина штор Ренуар встретил некую Берту, пышную блондинку, «…одну из тех девушек, у которых прическа вечно не в порядке и которые проводят время за укладыванием шиньона…». Она приехала в Париж из родной Пикардии, чтобы помогать родственнице по хозяйству. Очень скоро старая тетка была покинута ради пожилого господина, который меблировал для Берты квартирку. Свояк и его жена приходили в восторг от такой блестящей удачи, впрочем, не завидуя. «Ей везет, но она этого заслуживает… У нее пылинки в доме не найдешь». Дряхлый друг оставлял своей возлюбленной достаточно свободного времени, она же любила развлекаться. Как-то она пошла с Ренуаром на бал. Тот повел ее в Медонский лес. Была ли эта Берта его первой любовницей? Отец два или три раза упоминал о ней, ничего не уточняя, а я не осмеливался расспрашивать. Мне известно, что однажды Ренуар упомянул Берту в разговоре со своим другом Лестринге, когда речь зашла о ревности. Намекал ли он на собственный опыт, когда вышучивал молодых людей, не умеющих оценить всю прелесть сидения запертым в шкафу во время посещения присяжного любовника?

В течение нескольких месяцев Ренуар посвящал Берте время, отрываемое им от живописных этюдов. Шторы давали порядочный доход, и он мог позволить себе эту причуду.