Огюст Ренуар

Капитана перевели в Тарб и он захватил с собой моего отца, которому все больше и больше нравилась его новая профессия. «Надо увидеть тарбскую лошадь. Мне они нравятся больше всех: в этих крепышах как раз достаточно арабской крови, чтобы придать им благородство. Лишь с одним из этих коней мне пришлось повозиться. Строптивец нашел способ, как от меня избавиться: всей тяжестью он приваливался к стенке манежа, стараясь раздробить мне ногу. Я испробовал хлыст, ласку, сахар — ничего не помогло. Впрочем, и не удивительно — у него был лоб, как у Гюго!»

Сразу после демобилизации, в самый разгар Коммуны, Ренуар вернулся в Париж. Он стал разыскивать друзей. Почти все покинули столицу, осажденную французами, кроме, кажется, Писсарро, Генетра и, разумеется, музыканта Кабане, который перебивался со дня на день и не мог позволить себе роскоши путешествия. Кто-то из них сообщил моему отцу о смерти Базиля. Тот был убит, когда все было уже проиграно и разгром был очевиден, и убит не скачущим верхом на коне по полю сражения, в стиле Делакруа, а глупейшим образом, при артиллерийском обстреле в Бон-ла-Роланд, на грязной дороге, которую немцы засыпали снарядами, чтобы увеличить растерянность беглецов. Бибеско, раненный за несколько дней до катастрофы, сумел выбраться: крестьяне спрятали его в овине и выходили.

У Ренуара были многочисленные связи среди революционеров. Мы знаем о его преклонении перед Курбе. Он, однако, отказался от всякой административной должности. Снова «поплавок»! И главным образом твердое убеждение, что дело художника — писать! «Я несколько раз ходил к Курбе. Все мысли его были заняты Вандомской колонной. Счастье человечества зависело от ее падения». Ренуар пытался дать мне представление о своем знаменитом старшем друге, подражая его слегка сюсюкающему произношению: «Эта колонна нам надоела!»

Ренуар не любил задерживаться на этом периоде из-за воспоминаний о Базиле, «таком чистом, подлинном рыцаре, друге моей молодости!», а также оттого, что во время Коммуны, и особенно после «злоупотребляли расстрелами». Он слишком любил жизнь, чтобы его не отвращало видение смерти. «Славные ребята, полные добрых намерений, но нельзя же повторять Робеспьера! Они отстали на восемьдесят лет. И зачем сжигать Тюильри? Дворец никому не мешал и не был такой „подделкой“, как те, что мы видим теперь».

Коммуну разгромили. В Париж вошли версальцы. На смену казням реакционеров пришли казни народных трибунов. «Единственная казнь, которую я допускаю, это казнь Максимилиана в картине Мане^[80]. Красота черных пятен оправдывает грубость сюжета». Курбе был арестован и поговаривали об его расстреле. Не спасло ли его вмешательство князя Бибеско, которого предупредили друзья художника? Вероятно. Прежде чем расстаться с Коммуной, приведу еще одно высказывание Ренуара: «Это были сумасшедшие, но в них был тот огонек, который не затушишь». Ренуар не дожил до того, чтобы увидеть, как маленький огонь превратился в огромное пламя.

В наших разговорах редко упоминалось кафе Гербуа, где после 70-го года собирались молодые художники, группировавшиеся вокруг Мане. Зато очень часто говорили о кафе «Новые Афины». Поль Сезанн-сын сводил меня туда перед войной 14-го года. Сутенеры и проститутки с площади Пигаль заменили Мане, Сезанна и Писсарро. Я пытался представить себе, как, приведенный туда своим братом^[81] Ван-Гог^[82] усаживается за стол, за которым Гоген^[83] и Франк Лями страстно спорят о живописи. Было трудно вообразить бородатые, горящие убеждением лица молодых художников прошлого века, на месте бритых, напыщенных и вместе с тем озабоченных лиц новых посетителей. Наступил полный упадок. Последней попыткой спасти кафе был розыгрыш «моноприза» стриптиза. Двадцать обнаженных девиц — за стоимость билета в кино. Бедняги демонстрируют перед посетителями свои несвежие прелести как раз там, где собирались представители французской школы, которая одухотворяла наготу, освободив ее от малейшей примеси распутства. Иногда я невольно думаю: «Что, если бы отец это видел?» Но воспоминание о нем тотчас ставит все на свое место. Я отлично знаю, что бы он сказал: «В помещении сквозняки. Эти милые девицы простудятся».