Огюст Ренуар

Импрессионисты считали развитие фотографии важным фактором современной жизни. Их друг Шарль Кро^[107] находил ее применимой для изучения проблем разложения света и дальнейшего расширения опыта импрессионизма. Сера

^[108], которого мой отец немного знал, считал даже, что посредством фотографии можно наблюдать за движением. Его интересовало фотографическое ружье Маре^[109]

. Ренуар считал фотографию и большим добром и большим злом. «Это, впрочем, участь всякого изобретения, с тех пор как существует мир». Он был признателен Ньепсу^[110] и Дагеру

^[111] за то, что они «„избавили“ живопись от тьмы скучнейших обязанностей, начиная с семейных портретов. Теперь преуспевающий торговец, которому хочется иметь свой портрет, попросту отравляется к фотографу. Тем хуже для нас, разумеется, но тем лучше для живописи». С другой стороны, фотография, по мнению моего отца, должна была нанести удар живописцам-любителям. «Все эти девицы, которые пишут глупенькие акварели, приобретают как-никак смутное представление о том, что такое живопись. Чтобы оценить Моцарта, неплохо самому немного играть на рояле. Постичь папашу Коро легче, если сам немного пробовал писать пейзаж. Фотография убьет художника-любителя, и тем самым просто любителя живописи, а с ним вместе, может быть, и настоящего живописца, потому что он зависит от любителей». Тут мой отец попадал пальцем в небо, как он сам бы выразился, если бы был жив и видел, как невероятно много расплодилось мастеров кисти.

За выставкой 1874 года последовали другие. В наших беседах Ренуар упоминал об этих попытках только для того, чтобы уточнить время встречи с друзьями, которых он любил. Среди них было много чиновников. Может показаться, что французские казенные учреждения представляли особенно благоприятную почву для развития художественных и литературных вкусов. Он часто упоминал имя Лестринге. Мне это было особенно интересно, потому что я помнил его с детства. Его дочь Мари осталась моим большим другом, а сын Пьер не единожды делил со мной кинематографические приключения. Когда я был ребенком, мы часто отправлялись завтракать к Лестринге в Нейи. У них был красивый дом, содержащийся в необыкновенном порядке, вкусно пахнувший воском и кожей. В моем детском воображении эти запахи были символом безупречной элегантности. Да и какая разница с нашим домом, где отец запрещал натирать полы из страха, «чтобы дети не разбили себе колено», и все другие запахи заглушал скипидар! На меня производили впечатление рыжая борода, поразительно живые глаза и легкое искривление позвоночника мсье Лестринге; но особенно то, что дети обращались к нему на «вы» и не смели разговаривать за столом. Мадам Лестринге никогда не перебивала своего супруга. Дом в Нейи целиком оправдывал комментарий Габриэль: «Это шикарные люди». Я находил их милыми, но несколько чопорными. Поэтому велико было мое удивление, когда отец впоследствии рассказывал, что Лестринге в молодости немало сумасбродничал. Во времена импрессионистов он увлекался оккультными науками. Его познания в этой области были огромны. Он вместе с Вилье де Лиль Аданом^[112]

производил рискованные опыты. Ренуар всегда отказывался принимать в них участие. Потустороннее его мало интересовало. «Потом будет видно. В качестве покойника я, может быть, смогу извлечь радости из этого состояния. Пока что, будучи живым, я довольствуюсь тем, что наслаждаюсь жизнью».

Лестринге часто приводил своего друга, композитора Шабрие^[113]. Мать рассказывала мне про него, потому что из-за него она решила не играть на рояле. Я, разумеется, забегаю вперед. Первые посещения Шабрие относятся к периоду, когда отец еще не познакомился с моей матерью. Однако мне трудно разобраться в груде воспоминаний и сохранить при их передаче строгий хронологический порядок Я предпочитаю следовать той таинственной нити, которую называют ассоциацией идей. Итак, моя мать, как многие девушки, играла на рояле. «Меня хвалили. Ренуар заставлял меня разучивать сонаты Шумана. Он был знаком с женой композитора до войны 1870 года. А затем появился Шабрие и, чтобы доставить мне удовольствие, сыграл свою „Эспана“. Это было как разразившаяся буря. Он гремел и гремел по клавишам. Дело было летом, окно было распахнуто. Я выглянула на улицу: там стояла толпа. Все слушали, замерев от восторга. Когда прозвучали последние аккорды, я поклялась себе, что больше никогда не прикоснусь к роялю. В любительстве много смешного. Есть знакомые Ренуара, которые балуются живописью. Я этого не понимаю». Она добавила: «Шабрие, впрочем, вывел рояль из строя — несколько струн лопнуло».