Огненная дуга

Сибирцева подтолкнули пассажиры, которым он загородил дорогу. Майор шагнул вперед и попал прямо в объятия Демидова.

Стоять между спинками кресел было неловко, и друзья присели рядом, повернувшись лицом друг к другу.

Демидов изумленно, внимательно разглядывал Сибирцева. На себе как-то не замечаешь возрастных перемен, все кажется, что остаешься прежним, пока вот так не увидишь бывшего школьного друга и не откроешь по его лицу, что юность давно позади, наступила зрелость. Годы не прибавили Сибирцеву ни роста, ни полноты, он так и остался небольшим, сухощавым, похожим на подростка, но плечи стали шире, грудь выпуклее, налились тяжелой силой мускулы, а лицо прорезали глубокие морщины. Глаза ушли глубоко. Даже сквозь улыбку в них проглядывала непроходящая боль, как будто Георгию и самому было тяжело нести на плечах бремя преждевременного постарения, которое принесла война. Так, должно быть, выглядел вновь помолодевший Фауст: старость и знание жизни остались в глазах, хотя лицо и фигура оказались молодыми. Недаром говорят, что месяц войны равен году мирной жизни!

Но постепенно глаза Демидова привыкли к новому, изменившемуся облику друга. Вот уже и морщинки казались не такими значительными. Только к глазам он не мог привыкнуть, так они потемнели. Демидов с трудом удержал невольный вздох, который так и рвался из груди, потом тронул новенький погон на плече друга, коротко сказал:

— Поздравляю!

— И я тебя тоже, — ответил Сибирцев. — Ты недалеко отстал.

Демидов отвернул шинель Сибирцева, оглядел орденские планки, покачал головой:

— О, с нами, брат, не шути!

Но Сибирцев только усмехнулся да кивнул на его собственную грудь, тоже украшенную несколькими знаками отличия. Кроме орденских планок, на груди Демидова были нашивки за ранения, как и у Сибирцева, — две красных и одна золотая. Демидов понял, о чем подумал друг, неловко усмехнулся:

— Это уже просто везение. В нашем деле ранен — значит убит, а я все еще живу…

Сибирцев знал, что многие военные профессии именно таковы: если ранен, значит, убит! Например, разведчики, минеры. Но спросить, в каких частях служит друг, не успел. Демидов сказал:

— А я недавно видел Марину…

— Где? Где? — закричал Георгий, не обращая внимания на то, что почти все пассажиры обернулись на его крик.

— В разведке. На нашем фронте, — коротко сообщил Демидов. Он понимал, что это известие не обрадует друга. Марина при встрече рассказала ему, как боится за нее Георгий.

Сибирцев и в самом деле умолк. Скулы напряглись, резко выступили буграми.

Демидов тоже молчал, с сочувствием поглядывая на Георгия.

— Что же, ты не мог остановить ее? — сухо спросил Сибирцев.

— Да разве ее остановишь? Я и не знал ничего, пока не встретился с нею. Но ты только подумай, ведь она на пороге Германии!

— Не все ли равно, где убьют! — махнул рукой Сибирцев.

— Ну нет! Я, например, счастлив, что дожил до того дня, когда мы подошли к Германии. И мне жаль тех, кто умер, так и не увидав врага на коленях!

Заработали моторы. Самолет пошел на старт, разбежался, оторвался от земли и стал набирать высоту. Пассажиры припали к окнам. Многие не могли сдержать удивления — под ними было поле боя.

Кругом чернели траншеи, воронки от снарядов и бомб. Среди полей так и остались стоять опаханные плугами танки, подобные валунам некоего нового гигантского ледника, откатившегося далеко на запад и оставившего их здесь ржаветь и истлевать. В некоторых местах земля была выжжена. То были квадраты, обстрелянные гвардейскими минометами, и участки, сожженные немецкими огнеметными танками. Чем дальше к западу, тем больше встречалось таких сожженных полей, тем длиннее и сложнее переплетались траншеи и ходы сообщения, видимые сверху с особенной графической четкостью, как почти никогда еще не видал их пехотный офицер Сибирцев. И он с волнением разглядывал эти следы войны, читая прошедшие здесь события во всей их взаимосвязи, как никогда не мог рассмотреть и увидеть их в бою. Там он видел незначительный отрезок пространства, ограниченный не только полем зрения, но и объемом поставленной непосредственно перед ним, офицером, задачи. Теперь же, пролетая над Ржевом, увидел он и те лесные дороги, по которым прошли легендарные гвардейцы-танкисты, чтобы ударить по тылам врага, и лесные поляны, где группировались конники, чтобы разорвать коммуникации противника. Увидел и эти коммуникации, на которых можно было с отчетливостью подсчитать все взорванные и уничтоженные мосты, потому что они теперь ярко выделялись среди пустыни своими свежими деревянными настилами и рыжим дорожным полотном недавней насыпки.

Пусто было на полях, не двигались возы с хлебом, не бродили стада, но урожай был собран, высились скирды, на токах работали молотилки, иногда виднелись группы людей с цепами в руках. Они стояли по четыре вдоль длинных рядов снопов и молотили вручную.