Огненная кровь. Том 2 (СИ)

— Хм. А хорошая новость в том, что… раз она решила сбежать, значит… она не выйдет замуж за Себастьяна. И это, пожалуй, самая лучшая новость за последнее время, — глаза Альберта сверкнули каким-то затаённым торжеством, — похоже, Книга всё-таки исполнила мой пьяный бред…

— Охохошечки! Мой князь, только не говори, что ты сейчас бросишься к ней и расскажешь, что узнал это всё из её писем! — в отчаянии всплеснул руками Цинта.

— Брошусь? Ну уж нет! Чтобы она снова сказала мне, что надежды нет, или ерунду про эту связь, или ещё какую-нибудь ложь? Не брошусь. Нет, Цинта, не переживай, я тебя не выдам… И я не совершу второй раз одну и ту же ошибку. Теперь я сделаю прямо противоположное, а Хейда мне в этом поможет.

— Хейда? Владычица степей! — воскликнул Цинта. — Ты что же, опять хочешь повторить вчерашнее?

— Не только хочу, Цинта, я это сделаю. Потому что, провалиться мне в пекло, если тот бардак, что вчера устроила Иррис, не был вызван ревностью.

— Ты думаешь, что она… ревнует тебя к Хейде? — спросил Цинта с сомнением.

— Я… очень на это надеюсь. Если бы ты видел, как она смотрела!

— Я понял. Ты будешь снова обниматься с этой рыжей бестией на глазах у Иррис…

— Именно! Я хочу проверить, если это и правда ревность, то, сам понимаешь, что того, кто безразличен, ревновать не станут, — он оттолкнулся от окна и добавил уже без всякой усмешки, — но если у неё есть хоть капля чувств ко мне, я больше не позволю ей издеваться над нами обоими! Поверь, я сделаю так, что она сама будет просить меня о том, о чём я просил её когда-то. А теперь бросай писать свой пасквиль, поможешь мне открыть тайник папаши.

— Из всех твоих дурацких планов, Альберт, план с Хейдой, пожалуй, самый дурацкий, — пробормотал Цинта, закрывая чернильницу.

Они пробрались в кабинет Салавара тихо, таясь от всех, и Цинта всю дорогу поминал шёпотом таврачьих Богов, потому что думал, что их точно заметят и получится конфуз. А когда попал внутрь, то и вовсе замолчал под влиянием окружающей мрачной обстановки: тёмно-красной обивки дивана и кресел, массивной мебели и портретов, безмолвно взирающих со стен.

Альберт взобрался наверх и принялся орудовать ломом. Цинта чихал от летевшей сверху пыли, держал лестницу и молился, чтобы кто-нибудь из родственников Драго не застукал их за этим неблагородным занятием. Наконец, Альберту удалось выдрать дверцу вместе с куском стены, разломав часть шкафа и засыпав пылью книги, стол и кресла. Он выгреб всё, что нашлось внутри, спустился и присел на диван, тут же принявшись разбирать свою добычу.

— А я думал, что папаша хранит тут черепа своих врагов, — произнёс Альберт как-то разочарованно, — ну или хотя бы их уши.

В тайнике не оказалось ничего ценного. Две стопки писем, перевязанных тесьмой, и шкатулка из тика, украшенная ашуманским узором в виде змей-восьмёрок. Альберт повертел шкатулку.

Даштар. Ашуманская шкатулка, закрытая заклинанием хозяина, и, не зная нужного слова, её открыть нельзя.

Проклятье!

Он развязал стопку писем, перевязанных голубой тесьмой. Письма были старые, чуть пожелтевшие по краям от времени. Альберт повертел одно в руках, узнал почерк Салавара, открыл и принялся читать.

«Регина! Солнце моей жизни!

Скажи, что мне сделать, чтобы ты смогла меня простить? Мне невыносимо жить без тебя, невыносимо быть так далеко от тебя, невыносимо твоё молчание…».

Альберт пробежался по строчкам глазами. Взял ещё одно письмо, вчитываясь торопливо, и ещё одно…

Слова, написанные размашистым почерком Салавара, полные боли и страсти, унижения и мольбы, казалось, принадлежали кому-то другому. Он никогда не знал отца таким — раненым зверем, униженным и растоптанным, готовым валяться в ногах, вымаливая прощение. Он ни разу не слышал, чтобы тот вообще кого-то просил вежливо — только приказывал. Он никогда не извинялся и уж точно не умел умолять. Салавар был сделан из железа, и Альберт подумать не мог, что внутри у него вообще есть сердце, и не мог представить, что оно может так сильно болеть.

Ему даже жаль стало отца, потому что он понимал, что значит любить так безнадёжно.

Регина Айфур — мать Иррис. Вот уж, действительно, что это ещё, если не проклятье?

Почему и он питает такую же неистовую страсть к одной из Айфуров?

Он перебрал оставшиеся письма, большинство из них вернулось нераспечатанными. Значит, она возвращала их, даже не читая, но отец всё равно их хранил. Почему? Ему вообще-то не была свойственна сентиментальность.

Может, потому, что этих писем касались её руки?

«Они все своевольные, эти Айфуры. И гордые, как демоны».

Вспомнились слова Тибора, когда он рассказывал ему, как Регина бросила Салавара накануне помолвки. Бросила за дело, конечно. Он ведь ей изменил, а она не смогла простить. Но то, что отец любил Регину так безумно, стало для Альберта открытием.

Цинта стоял в стороне и молча смотрел на князя, видя его отрешённость и задумчивость, и боялся нарушить ход его мыслей каким-нибудь неосторожным словом.