Огненная лавина

— Судьба, Володя, судьба. Я тоже был в подобной ситуации: падал на подбитом штурмовике и остался цел. Написано нам, видно, на роду: дойти до Берлина и… жениться. Мне на Кате, тебе на Маше.

— Останусь жив — точно женюсь.

Слышавший их разговор Зыков с нежностью подумал о Люсе. Кончится же когда-нибудь война, придет же когда-нибудь на русскую землю выстраданный мир. Он вернется в Москву, в поселок Сокол, и скажет ласково Люсе: «Вот и я, Люсенька… Я буду тебя теперь всегда-всегда называть так, и только так!»

Может быть, даже этот год принесет победу и родная улица в Соколе встретит Юру шумящей листвой в палисадниках, птичьим щебетом, объятиями родных.

Последние атаки

Наши наземные части форсировали Днепр севернее Рогачева, решительным штурмом взяли город. Скляровский полк получил приказ командования армии контролировать шоссейные дороги Рогачев — Бобруйск, Жлобин — Бобруйск. Но пасмурная погода не позволяла летать большими группами.

С аэродрома, базирующегося в Бронном, неподалеку от Днепра, вылетали на задания парами.

Уралец Россохин часто оказывался в паре с горцем Тваури. Тваури не раз говорил:

— Боря, ты уральский горэц и поэтому мнэ брат.

Были времена, когда Россохин приглашал Тваури на рыбалку. По старой рыбацкой привычке он втыкал в гимнастерку крючки, что очень веселило Гогу. И когда их послали бомбить переправу через Днепр, он сказал:

— Ну, Россоха, айда крупную рыбу бить!

Переправа через Днепр усиленно охранялась с воздуха и с земли. Во время атаки в кабине штурмовика Тваури разорвался снаряд. Летчик инстинктивно отшатнулся к бронеспинке. Сознание вернулось, когда до земли оставалось метров двадцать. Георгий несколько секунд смотрел на правую руку и недоумевал: почему совсем недавно гладкая кожа стала красной и искромсана в нескольких местах, рука словно побывала в пасти у зверя. По ручке управления струйками стекала кровь.

Нестерпимо ломило челюсть. Горячо и солоно было во рту. Вместе со слюной и кровью он выплюнул несколько выбитых зубов.

Успокаивало Тваури то, что штурмовик ему по-прежнему повинуется, отзываясь на малейший поворот ручки управления. Так и вел он машину до аэродрома, и сознание покинуло летчика только тогда, когда «Ильюшин» сделал последние метры пробежки перед тем, как остановиться окончательно.

Тваури был отправлен в Гомельский госпиталь.

А жизнь шла своим чередом… Даже за несколько минут до вылета на задание Борис Гребеньков то декламировал стихи, то распевал любимые арии. Глядя на его бесшабашный вид, можно было подумать, что и нет никакой войны. Веселость Бориса была не напускная, это обыкновенная норма его повседневного поведения.

— Гвардейцам уныние противопоказано! — нередко говорил он.

Сила духа не изменяла ему даже в минуты величайшего напряжения. Во время атак, воздушных боев не раз слышали, как Гребеньков среди позывных, предупреждающих советов в воздухе вклинивал строки стихов. Такие моменты случались перед самой бомбежкой, когда пальцы вот-вот должны были лечь на кнопку бомбосбрасывателя или гашетку управления пулеметами.

Дрожи, о рать иноплеменных!
России двинулись сыны…

— слышался в наушниках мелодичный голос ведущего. Он так прицельно бомбил после этого, будто огнем стремился подтвердить сказанное: сыны России двинулись на врага не зря.

Борис Гребеньков, как и Юрий Зыков, Гога Тваури, Анатолий Кадомцев, проходил летные ступени мастерства не сразу: был ведомым, а потом сам водил в атаку штурмовые группы. И разведчик он был отменный. То заметит замаскированный вражеский бронепоезд, то выявит ложную артпозицию и ухмыльнется: «Не лень же фрицам делать подобную бутафорию! Театр устроили!»

Кто-то из политотдела 16-й воздушной армии полк Склярова с легкой руки окрестил лирически-героическим. А пожалуй, и верно: хватало в полку и песенников, и танцоров, и поэтов. Бывший беспризорник старший сержант Николай Осинин, как и Борис Гребеньков, замечательно читал стихи. Полюбившиеся произведения он вырезал из газет, наклеивал в тетрадь.

— Послушайте, товарищ капитан, как Демьян Бедный верно сказал о фашистах:

Сил самых мерзостных подручный,
Шагает Гитлер-людоед.
С ним рядом спутник неразлучный
Свой оставляет мертвый след.
Они пройдут по ниве тучной,
И нивы тучной больше нет…

— Больше не пройдут! Хватит! — перебил старшего сержанта Гребеньков. — Мы им даже Пинские болота не уступили, а на пашнях и наши колхозники управятся!

Однажды Осинин в минуты душевного переживания сказал:

— Если меня собьют, прыгать не буду. Выберу фашистский гадючник — и врежусь в него.

Никто не стал разубеждать парня, такое у него было решительное выражение лица. Днем ли, бессонной ли ночью выстрадал он эту думу? Каждый поверил: Коля распорядится жизнью так, как сказал.