Огненная обезьяна

— Но это все хорошо, только в том случае, если немцы попрут на нас прямо в лоб, в дикую психическую атаку. Если у них нет ни минометов, ни авиации. А все это у них есть, судя по разрушениям, которые мы наблюдаем. А если у них есть авиация, то школа это уже не позиция, а мишень. Кроме того, я думаю, они попытаются обойти нас с правого фланга. С левого там овраг, поэтому — справа. А, обойдя нашу школу, они зайдут нам в тыл, а там у нас… ну, сами знаете. Так вот, что я хочу сказать: нам обязательно, и срочно нужно отрезать им эту возможность обхода. А сделать это легко, надо занять хлебозавод. Двумя взводами. Один взять у Ляпунова. Второй, ну, можно послать ополченцев Косоротова. Этим простым действием мы заставим немцев делать то, что им делать не хочется — атаковать нас по фронту. Хлебозавод уже не обойти, там дальше только простреливаемый спуск к реке. Разве вы не видите, товарищ капитан, что это действие напрашивается.

Фурцев встал и потянулся.

— Я вам отвечу, товарищ Головков. И ответ мой будет состоять из двух частей. Во-первых, допустим, что против нас действительно заготовлен немец, он ведь видит то же, что видим мы. Он легко определяет, какие наши действия напрашиваются, и к ним он имеет возможность подготовиться. Во-вторых, я повторю вам то, что твержу уже весь сегодняшний день — мы примем бой не с немцами. С кем, не знаю. Может быть, с бандами конных гаучо, может быть, вообще по речке приплывут ночью какие-нибудь флибустьеры. Может быть, сражение вообще произойдет не на улицах города, и тогда чего будет стоить правильно занятая городская позиция!

Фурцев погладил глобус.

— До получения разведданных от Мышкина, я должен закладываться даже на такие, немыслимые возможности.

— И когда же вы ждете его появления?

— Мышкин вернется вовремя.

— А когда это, вовремя, товарищ капитан?

— Вовремя, это вовремя, товарищ старший политрук.

Неизвестно, куда могла бы завести пикировка двух красных от злости командиров, если бы не раздался стук в дверь. Головков решительно распахнул ее. На пороге стоял младший лейтенант Твердило и неуверенно улыбался. Как-то не похож на себя, старый боевой товарищ, подумал капитан. И внешний вид удивлял: замызганная гимнастерка, обвисший ремень, за голенищем пыльного сапога какой-то блокнот, — это все ладно, но для чего на поясе довольно большая садовая жестяная лейка? В глазах, что удивительнее всего, у географа светилась неуверенность пополам с желанием угодить. А в руках он держал сложенный вдвое лист ватмана.

Головков удовлетворенно воскликнул:

— Готово?! Хвалю! Ну, показывайте, показывайте. Сюда, сюда на стол.

Смущенно улыбаясь Твердило вошел в кабинет, и расстелил меж глобусом и письменным прибором стенгазету.

Старший политрук хищно навис над нею, перебегая острым глазом от материала к материалу, и шепча "хорошо, хорошо". Капитан оперся кулаками о стол и тоже уставился на произведение пропагандистского искусства. Что тут сказать, он не знал.

Газета называлась "Боевой листок: Смерть фашисту!" Центральное место занимала передовая, принадлежащая перу самого старшего политрука, полторы страницы машинописного текста с четырьмя поправками синими чернилами, под названием. "Победа будет за нами!!!". Справа от нее располагалась куцая, но деловая заметка старшего лейтенанта Теслюка, в которой тот брал обязательство непременно "к сроку закончить освоение столь необходимой в бою боевой техники", а именно танка Т-34. Танк-собака все никак не желал заводиться. Командир взвода ополченцев лейтенант Косоротов дал в номер открытое письмо — "Мы не подведем!" Старшина Ражин в свойственной всем тыловикам фривольной манере, обещал "Напоим и накормим борщом и кашей всех, кто напоит и накормит фашистского врага свинцом и сталью".

Имелось и стихотворение. В нем открыто и решительно заявлялось, что мы готовы и к обороне, и к наступлению. Пусть враг не мечтает, что мы дремлем. Отразив коварное нападение, "в боях дойдем до вашего Берлина, и подвиг наш в веках пребудет как былина!" Было в нем и прямое обращение к главному человеконенавистнику всех времен:

И пусть тебе кричат сегодня "Хайль!"

мы твой навек сотрем поганый файл!

— Ну, как! — Обернулся Головков к командиру. — Ведь здорово, правда!

Географ тоже покосился на Фурцева, но стыдливо, теребя висящую на поясе лейку. Ему было неудобно перед командиром. Он не мог отказать напористому политруку, но перед командиром ему было неудобно.

— Сам писал? — Спросил у него Фурцев, на него не глядя.

— Стихи сам.

— Хорошие. Только, по-моему, во времена Гитлера еще не было компьютеров, поэтому файл этот, тут как-то не к месту.

Твердило растеряно оглянулся на Головкова.

— Не было компьютеров, а что же было?

Политрук не дал в обиду своего активиста.

— Наверно, у Гитлера и правда не было файла, но мы-то делаем газету не для Гитлера, а для наших ребятушек. Они, я думаю, поймут правильно.

Капитан больше спорить не стал. Спросил только, указывая на висящее на поясе географа садовое приспособление.

— А это для чего?

Географ вздохнул.