Огненная проповедь

Память о бесчисленных ночах, когда мы переговаривались со своих кроватей и шепотом рассказывали друг другу истории, так же как днем обменивались сокровищами на берегу реки. Лежа в темноте, я слушала под приглушенный стук дождя по соломенной крыше историю Зака о том, как соседские быки чуть не напали на него, когда он решил сократить путь к колодцу, и ему пришлось влезть на дерево, чтобы его не затоптали. В свою очередь я рассказывала, как другие дети мастерили качели на ветке дуба в школьном дворе, а я наблюдала за ними из-за стены, которую нам никогда не разрешалось пересекать.

– У нас есть свои качели, – сказал он тогда.

Это правда, хотя их нельзя было назвать настоящими качелями. Просто мы нашли место, чуть выше по течению реки, где ивы спускались к самой воде. Ухватившись покрепче за ветви, можно было качаться над волнами. В жаркие дни мы даже соревновались, кто сможет качнуться дальше, и затем, ликуя, падали в реку.

Хранила я и более свежие воспоминания, уже из поселения. Вечера, когда сидела перед маленьким камином и читала книги Алисы с рецептами или сборники песен, представляя себе, как и она когда-то сидела на этом же месте и делала свои записи.

И совсем позднее: тепло монеты из маминой руки, когда она вложила ее в мою ладонь, пытаясь предупредить насчет Зака. Возможно, для дорогих воспоминаний и маловато – ведь это даже не прикосновение, а всего лишь согретая ее рукой монетка. Но это единственное, что у меня осталось в память о ней за последние несколько лет, и этот момент принадлежал только мне.

Теперь бесстрастный взгляд Исповедницы методично перебирал все мои сокровенные воспоминания, и они были для нее чем-то вроде беспорядка в ящике, где она рылась в надежде отыскать нечто ценное. Всякий раз продвигаясь дальше в глубины моего сознания, она оставляла в моей голове хаос, и приходилось заново собирать и аккуратно складывать дорогие сердцу моменты жизни. Затем Исповедница вставала и уходила, забирая карту с собой. Я знала, что должна радоваться тому, что сумела скрыть от нее Остров. Но пока я его прятала, оставляла уязвимым многое другое, и ей удавалось туда проникнуть. Она просто выхватывала мои воспоминания и обрывки прежней жизни, перетряхивала и отбрасывала в сторону. И хотя для нее это представлялось незначительным, она умудрялась запятнать всё, чего коснулась. После каждого посещения Исповедницы я чувствовала, что нетронутых воспоминаний у меня остается все меньше и меньше.

* * *

На следующий день пришел Зак. Его визиты теперь стали реже, а когда он приходил, то обычно избегал смотреть мне в глаза. Он почти не разговаривал, нервно теребил ключи и на большинство вопросов отвечал лишь пожатием плеч.

Но по прошествии нескольких недель я опять слышала поворот ключа в замке, скрежет двери о пол, а затем входил он, мой брат, мой мучитель, и присаживался на край кровати. Я не знала, зачем он приходил, равно как и не понимала, почему всегда радовалась, заслышав в коридоре его шаги.

– Ты должна поговорить с ней, – произнес он. – Просто скажи ей, что ты видишь. Или впусти ее.

– В мой разум, ты имеешь в виду?

Он пожал плечами.

– В твоих устах это звучит слишком ужасно. В конце концов, вы же похожи.

Я покачала головой.

– Я не делаю того, чем занимается она. Не роюсь в умах других людей. И пусть она мой оставит в покое, черт побери – это единственное, что у меня здесь есть.

Я не знала, как описать ему, на что это похоже, когда она роется в голове. Какой потом чувствуешь себя оскверненной и уязвимой.

Он издал звук – полувздох, полусмешок.

– Я бы удивился тому, как долго ты ее не подпускаешь, если бы не знал о твоем упрямстве.

– В таком случае ты должен знать, что ничего не изменится. Я не буду тебе помогать.

– Тебе придется, Касс, – он наклонился ближе. На мгновение мне показалось, что Зак собирается взять меня за руку, как в тот день, когда умирал папа и он просил помочь.

Его зрачки вспыхнули и стали сокращаться, точно в неровном пульсе. Он придвинулся совсем близко, и я увидела, что нижняя губа искусана в кровь. Я вспомнила, что он кусал губу, когда родители спорили внизу или когда другие дети насмехались над нами.

– Чего ты боишься? – прошептала я. – Тебя пугает Исповедница?

Он поднялся.

– Есть кое-что и похуже, чем эта камера, и мы можем сделать это с тобой. – Он хлопнул по стене, оставив отпечаток ладони на пыльном бетоне. – Как сделали с некоторыми другими Омегами, которые здесь содержатся. Тебе позволили жить вот так только потому, что ты – провидец.

Втянув голову в плечи, он провел руками по лицу и несколько раз вздохнул с закрытыми глазами.

– Я сказал ей, что ты можешь быть полезна.

– Так мне тебя благодарить? Вот за это? – я обвела камеру рукой. Стены казались мне тисками, сжавшими мою жизнь до нескольких ярдов замкнутого серого пространства. И мой разум тоже словно находился в клетке: закрытый и неясный. Сильнее всего угнетало мрачное равнодушие времени, оно продолжало свой беспрерывный ход, тогда как я застряла в этой бесконечной полужизни с подносами и негаснущим тусклым светом.