Огненная судьба. Повесть о Сергее Лазо

— Та-ак… А вот стоит товарищ Пак. Он тоже есть обиженный и угнетенный.

Паршин отмахнулся.

— Не болтай. На черта он мне сдался, угнетать его.

Мужики переглянулись. Помолчав, Тимоша задал вопрос им:

— Ну, что с ним делать? Сказать прямо — паразит. Ну и враг, конечно.

Паршину он приказал:

— Выйди за дверь и подожди, покуда позовем.

Стали думать.

— Расстрел? — неожиданно предложил решительный Фалалеев.

На него в испуге замахали руками.

— Тогда из дома выселить! — настаивал Фалалеев.

— Замерзнет. Кто его пустит?

Опять задумались.

— А, язва! — выругался Старченко и выхватил кисет. — Может, выпороть его, да и обойдемся? А?

— Человек немолодой, нельзя, — возразил тихоня Прокопьев. — Будь бы помоложе, тогда — да.

— Петель много, а конец, как ни петляй, все равно один, — доказывал Фалалеев. — Надо прижать гада. Он — враг. Ему наша власть, как нож козлу.

Выход предложил Курмышкин:

— Ладно, рук об него марать не будем. Но контрибуцию на него наложим! У него добра побольше, чем у всех у нас. Давай-ка, Тимофей, садись, пиши. Тряхнем его маленько! Не обеднеет!

Тимоша задумался:

— Если по закону, то это как же — налог, что ли?

— Налог, налог. Пиши! — сердился Фалалеев. — И насчет Егорши надо бы распорядиться. Человек на него всю жизнь ломал хребет! Кому он теперь нужен? Кто ему рад? У чужих людей обретается.

— Глухого мы к себе приблизим, — заявил Тимоша. — Ну, то есть к Совету. С нами не пропадет. Я у него был, смотрел. Парень крепкий. Поправится, вот Пак возьмет его и приведет… А теперь давайте дальше думать. Весна подходит. Какое ваше мнение: воевать будем или пахать?

— Сказал! — изумился Фалалеев. — Не вспашешь — не повоюешь.

— Новости нехорошие имею, — сообщил Тимоша. — Советам нашим везде конец приходит. Вот тут и думай! Нашу границу, говорят, по городу Чите проложат. Там — они, тут — мы. Своим государством станем жить!

— А главным кого посадишь? — полюбопытствовав Фалалеев. — Все дело в главном!

— Сообразим.

— Сейчас давай соображай!

— Сейчас… Сейчас я предлагаю умственную штуку. Ни мы в ихние дела не лезем, ни они — в наши. Называется ней-тра-литет. Слыхали?

Фалалеев недоверчиво покрутил головой.

— Эдак ты только от своих отстанешь. А как, к примеру, товарищ Ленин посмотрит на этот твой нейтралитет? А как Лазо? А как Шевченко? Да они нам голову сорвут за это! Столько крови пролито — и вдруг! Нет, не дело ты, Тимофей, городишь. Не подходит нам твой нейтралитет.

— Ленин далеко от нас, — вслух размышлял Тимоша. — Про Лазо пока что одни разговоры…

— А ты что думал? — разозлился Фалалеев. — Вот покажем себя, он и объявится. А так… Что ему с тобой тут делать?

Тимоша вынужден был согласиться, что громких дел от Светлоярского Совета пока что на самом деле не видать.

— Но я соображаю так: а пойдет к нам сюда Лазо? Большому кораблю тут мелко.

Тихоня Прокопьев неожиданна выругался.

— А мой сказ такой; отгородиться бы нам от всех городов забором. Там пусть они живут, тут — мы. И ни они к нам, ни мы к ним…

— Абсурд мышления! — изрек Тимоша, снисходя к человеческой необразованности. — Наоборот, надо, все заборы к черту посвалить, разгородиться и жить одной семьей.

Фалалеев усмехнулся.

— Сказанул! Это кто же нас с тобой в одну семью возьмет? Уж не Паршин ли? Эва чего захотел!

Но Тимоша распалился.

— Паршина мы доведем до уровня. Мало одного налога, еще подкинем. Эй, кто там? — крикнул Тимоша в сени. — Скажи старику, пусть пока домой идет. Но ты глянь, ради бога, с точки зрения! — вдохновенно продолжал Тимоша. — Работать станем вместе, урожай ссыпать в общее место, деньги класть в один карман. Кому что надо — бери. Машин побольше, скот хороший заведем, дома хорошие, никто не надрывается, все с удовольствием работают, ни пьянства, ни битья, ни ругани. Детишки все румяные…

В тот вечер свет в Совете горел до позднего часа, Тимоша вдруг размяк и рассказывал мужикам удивительные истории.

В Светлый яр Тимоша перебрался из Владивостока. Одно время учился в гимназии Сибирцевой («чудодейственная женщина, прямо мать родная!»), играл в спектаклях в Народном доме, потом работал в отеле «Версаль», научился обхождению с иностранцами и был свидетелем, как этих иностранцев тряхнули матросы-анархисты, заявившиеся вдруг в гостиницу с ночным повальным обыском.

— Нагляделся я на этих анархистов. Хуже всякой чумы! Только о себе у них душа болит. Не то воры, не то артисты, а прямей сказать — разбойники. Жадности непомерной. Колечки, шубы всякие — это все по им. А для бедного народа их будто и нету.

На глазах Тимоши во Владивостоке произошла высадка японского десанта. Потом к японцам присоединились «иностранцы всех сортов оружия, со всех Европ, целый Вавилон».

Тихий Прокопьев с сожалением вздохнул:

— Ни разу этих самых иностранцев я не видел. А хочется!

Фалалеев злорадно хмыкнул:

— Погоди, увидишь.

— Думаешь, сюда придут?

— Обязательно. Столько их нагнали! Думаешь, для чего? С бабами прохлаждаться? Вот увидишь, припожалуют.

Рассудительный Курмышкин не согласился.

— Для иностранца завлекательнее богатые места. У нас им нечем поживиться. Вся статья им в городе геройствовать.