Огненная вьюга

Бойцы переглянулись. Не ослышались ли? Не ошибся ли командир? Нет, других распоряжений не последовало. Значит, наконец-то обстановка позволила обсушиться, отдохнуть у жарких костров. А развести их бывалому солдату в лесу, где полно сухого валежника, не трудное дело. Запылали, залопотали на своем извечном трескучем языке под соснами и елями живые огни, устроилась вокруг них армейская братва и пошли, посыпались оживленные разговоры.

— Эх, сальца бы сейчас шматок на березовый прут! — потирая озябшие руки, произнес один.

— Шашлык бы на шампуре, — добавил другой.

— А яичницу-глазунью со шкварками не желаете? — откликнулся третий.

— Не отказались бы, да только дорога к тещиным яичницам еще дюже долгая.

— Это чего же долгая? Расколошматим фрицев под Москвой, а там и войне скоро конец, и шуруйте, хлопцы, к тещам на блины.

— Обещала молодица деду: «Приеду к обеду», а сама и в полночь не пришла. От Москвы до Берлина — дорожка не близкая.

— Да на что нам ихний Берлин. Отгоним гадов до границы, и делу конец.

— Там видно будет, война покажет…

— А я, братцы, зайчатинки сейчас бы отведал, — вернул разговор к старой теме рядовой Катаев. — Эх, и люблю я, мужики, зайчатинку. У себя, в Сибири, я почти каждый зимний день по зайцу приносил.

— Судить тебя надо, — подбросил сержант Карпов.

— Это за что же?

— Да за то, что всю Сибирь без зайцев оставил.

— Правду говорю. Зайцев у нас тьма-тьмущая.

— Это как же ты на них охотился: с собакой или петли на тропах ставил?

— Всяко бывало. Один раз даже руками одного сцапал. Лег у тропки и схватил, ей-бо…

Сержант Карпов снова поддел расхваставшегося сибиряка:

— Спасибо, дорогой, за откровенность. Вот теперь-то мы точно узнали, отчего это вдруг в Сибири зимы потеплели. Оказывается, их отогрел своим брюхом наш боевой товарищ Катаев. Зайца ведь враз руками не поймать. Поди, всю ночь лежать надо…

Один из бойцов принес к костру два аккуратных сухих полена. На него тут же неодобрительно зашумели — зачем взял из крестьянской заготовки, что тебе в лесу дров мало?!

— Разве я сам не понимаю, что к чему, — обиженно ответил боец. — Там от укладки всего-то и осталась одна охапка. Что я вам, фашист какой — у своих брать. Хозяин их небось вот так, как мы, воюет.

Сидевший все время молча усатый боец вдруг заговорил тоже:

— Нет, не напрасно все же вы разговор о сале повели, — сказал он. — Нутром его дух чую.

— Ну, ты даешь, — удивленно произнес Махоркин. — Я и то забыл, что мне одна хозяюшка подбросила…

Он развязал вещмешок и извлек из него кусище белого, замерзшего на морозе сала, с прилипшей к нему крупной солью.

— Навались у кого сухари завелись! — сказал Махоркин и грустно добавил: — Поганые, видать, у меня дела. Надо же — после ранения кумпол мало что болит до смерти, так еще и в памяти ничего не держит.

— Э, брат, заливай больше… Берег, видно, для престольного праздника… И молодец, что забыл, а то бы давно уж съели, — раздались веселые голоса.

Махоркин, не обращая внимания на подначки, сосредоточенно кромсал сало трофейным кинжалом. Отпилил половину, подозвал молодого бойца, сунул ему кусок в руку:

— Снеси для раненых.

Оставшееся сало разделил на тонкие ломтики, раздал товарищам, присовокупив:

— Не глотать разом, как гусаки. Ты его как эту, ну как конфету употребляй. Самая в нем сила… для мужика.

— Ты, надо полагать, большой знаток в этих делах, — поддел Махоркина рядовой Сотников. — Вот и поделился бы опытом, тем более, что в прошлый раз остановился на этом самом… интересном месте.

— Слушай, в самом деле, вали дальше… Не томи понапрасну… Спой, светик, не стыдись, — раздались голоса.

Махоркин исподтишка бросил взгляд на товарищей. Здорово измотались ребята. Многие осунулись, вроде постарели даже. Да и есть от чего. Устали все до чертиков, да и тоска одолевает. В последнем-то бою на шоссе — каких ребят потеряли! В тот, прошлый раз, когда рассказывал про тещино хлебосольство, рядом с Махоркиным сержант Петров сидел и улыбался всем лицом, открытым, добрым. Он и по плечу похлопал, когда кончилась первая махоркинская байка. «Гвоздь ты, парень, — говорит, — крепко закрутил. Буду ждать конца». И не дождался. Похоронили его в подмосковной святой земле без громкого салюта и прощальных речей. Кинули только ребята по горсти земли на укрывшую его на веки вечные плащ-палатку. За несколько дней до того так же похоронили и сержанта Воеводина. Вот такие-то дела!

Но нельзя долго жить под гнетом тяжких мыслей. Очень вредно и для тела, и для души…

Так думал Махоркин, превозмогая накатывающую головную боль и настраиваясь на веселый рассказ, продолжать который, если начистоту, ему вовсе не хотелось.

— Ну, скоро-ты, — поторопил кто-то нетерпеливый.

Его поддержали:

— Давай, друже! Пора!.. Заждались!.. Извел проволочками, как бюрократ…

От слов этих Махоркин расцвел. В лукавых глазах блеснули бесенята:

— Давно бы рассказал, да вот забыл, на чем остановился, — поскреб он за ухом.

— Не темни, — толкнул его локтем усатый лыжник и поспешил напомнить: — Ну очнулся ты на пуховиках, глядь, а рядом с тобой Ася.