Огненная вьюга

Трогательными были проводы раненых в госпиталь. Весь отряд вышел во двор школы к санитарной машине. Встретимся ли еще? Может, в последний раз видимся с товарищами. Войне ведь конца-края пока не видно.

Но печалились не столько остающиеся, сколько отъезжающие.

— Товарищ командир, товарищ комиссар, — с мольбой говорили они, — вы уж позаботьтесь, чтобы нам по излечении снова в наш отряд попасть…

— А то загремишь на пересылку, и с концами. Загремим в пехтуру, — мрачно сказал рядовой Сидоров, поддерживая левой правую, пробитую пулей руку. — Вы уже замолвите, где надо, словечко, чтобы нас потом обратно. А?

— Обязательно, не беспокойтесь. Мы еще вместе повоюем, — заверил командир. — Ваши автоматы будут стоять в ожидании своих хозяев в ружейной пирамиде у старшины Кожевникова.

— И мою дегтярку никому не передавайте, — слабым голосом попросил пулеметчик Кузнецов.

— Как можно! Конечно, товарищ Кузнецов.

— Товарищ комиссар, — позвал один из раненых бойцов. — Подскажите мне, пожалуйста, адрес нашего отряда.

— Да, конечно, — отозвался Огнивцев. — Кстати, друзья, — обратился он к раненым, — запишите его и вы: «Москва, Лефортово, Красноказарменная улица, восемнадцать». Там вы нас и найдете.

…Долго стояли лыжники во дворе школы и смотрели вслед ушедшей санитарной машине, провожая взглядами своих боевых товарищей, с которыми многие так и не увиделись больше никогда.

…Лыжники, распаренные баней, отвыкшие от таких удобств, как тепло и тишина, чистая постель и вкусный ужин с горячим, сладким чаем и белым хлебом, долго не ложились спать. Ходили по комнатам, поздравляя друг друга с победным возвращением, вспоминали эпизоды похода и, конечно же, друзей, которых уже не было с ними.

А переводчикам отряда — рядовому Гутману и его напарнику, разместившимся вместе с радистами в отдельной небольшой комнатке, было не до досужих разговоров и воспоминаний. По указанию командира они разбирали и сортировали различные трофейные карты, документы, отбирая те, которые могли представить интерес для командования и разведотдела фронта. На столе и на полу валялись фашистские железные кресты, отличительные значки и знаки, медальоны. Отдельно на подоконнике лежали документы разгромленного штаба охранного полка, на нескольких табуретках — кипы неотправленных и полученных из Германии писем солдат и офицеров вермахта, семейные фотографии, красочные открытки.

В дверь постучали и в комнату вошли Хохлов и Нечаев. Они пришли к начальнику радиостанции старшему сержанту Родичеву узнать, нет ли у него последней военной сводки. Но, увидев трофеи, атаковали вопросами переводчиков. Особенно настырным был Хохлов.

— А это что? А это? Это? — поминутно спрашивал он. Переводчику вначале не хотелось терять времени на эти разговоры, но, уважая Хохлова и зная упрямый характер любимца отряда, весельчака и балагура, он коротко рассказал о некоторых предметах, раздобытых разведчиками, а затем, увидев в нем и его приятеле искренне заинтересованных слушателей, увлекся рассказом:

— Вот солдатский железный крест, которыми награждаются низшие чины вермахта за храбрость в бою. А это — медали «За победу во Франции и Польше».

— А это что за медная штуковина на цепочке?

— Медаль «За зимовку в России».

— Выходит, что немцы все же собирались зимовать в Подмосковье, — удивился Хохлов. — А нам говорили, что Гитлер обещал своим молниеносную войну.

— Все верно говорили, да Красная Армия внесла в фашистские планы свои поправки. Вот, видно, Геббельс и выдумал новую медаль — зимнюю, утепленную, на рыбьем меху.

Взгляд Хохлова остановился на немецких письмах и открытках.

— А ты читал их? — спросил он у переводчика.

— Разумеется. Не все, конечно, но многие читал. Это же моя работа. Да и с остальными придется знакомиться.

— Так-так… Интересно, что же пишут фрицы с фронта. Прочитай, хоть одно, будь другом…

— Ну, разве одно. А если обобщенно, то в конце ноября и начале декабря в Германию шли письма, полные оптимизма. «Вот-вот падет Москва», «Фюрер устроит военный парад на Красной площади». Эти утверждения содержались почти в каждом письме, которое, как правило, заканчивалось не по-человечески «целую» или там «обнимаю», «с приветом», а словами «Хайль Гитлер!» Вот одно из таких неотправленных писем: