Огненная земля

— Мне приснилось, Шулик, будто я в станице, — сказал Брызгалов, — и сижу на лавочке возле хаты. Пыль приснилась, и камыши, и лодка, и сеть-раколовка приснилась.

Брызгалов напился воды и лег в свое нагретое глинистое место.

— У меня зашлись ноги, — сказал Шулик, в свою очередь. — Мне ничего не снилось. А я люблю, когда снится что-нибудь. Интересно!.. Давай готовь пулемет, Брызгалов. Что-то вчера два раза заедало на подаче и в замке.

Шулик и Брызгалов пришли на левый фланг помогать армейской пехоте и сейчас разговаривали, сидя в окопе вместе с красноармейцами, которые чистили винтовки, мазали их синим ружейным маслом. Солдатам тоже нечего было есть, и мало было боеприпасов, но они снесли к пулеметам винтовочные патроны и сами черными от ружейного масла пальцами набили ленты.

Полотняные ленты сделались сразу тяжелыми, скрутились и были похожи на змей, свернувшихся в клубок в утренней дрёме.

Штурман, широкоплечий мужчина, с таким же широким, квадратным лицом и белесыми бровями, лежал на боку, прислонившись щекой к автомату. Вчера штурман дрался великолепно. Сам командир полка Степанов поблагодарил его и записал фамилию в книжку. «Боевое Красное Знамя заработал, — говорили вчера красноармейцы. — Майор доложит о штурмане полковнику, а тот по радио — командующему, и готово боевое Красное Знамя».

— Спишь, штурман? — сказал Брызгалов.

— Не сплю, — ответил тот лениво, разлепив набрякшие веки.

— Ты все знаешь. Скажи, когда фашист начнет?

— В десять ноль-ноль начнет, — сказал штурман и снова прикрыл веки.

— Ой, дай бы дожить бы до свадьбы-женитьбы! — сказал Шулик.

— Птица не поет, трава не растет, — неопределенно заметил Брызгалов, подставляя худое лицо скупым лучам солнца.

Возле школы курился в яме дымок. Девушка-санитарка, присев на корточки, подкладывала щепки под закопченное днище ведра. Она варила кофе для раненых.

Из подвала вышла Таня с полотенцем на плече, с кружкой и зубной щеткой в руках. Зубы она будет чистить мелко истолченным мелом, найденным в школе. Таня обязательно забрызгает мелом ватник, а потом, умывшись, рассмотрит, вскрикнет: «Опять!» — и быстрыми движениями ладошки почистит пятнышки.

Тихое утро предвещало недоброе. Таня умылась. Аккуратными движениями пальцев опустила подвернутые для умывания рукава, застегнула пуговки и на рукавах и на гимнастерке и, накинув на плечи ватник, подошла к санитарке, присела возле огня:

— До десяти закипит?

— Трудно сказать, закипит ли. Ведрище какое!

— Скучно жить по расписанию даже на войне.

— Сегодня мне придется идти на передовую.

— А тут кто?

— Котлярова останется. А завтра она пойдет. А тебе все время здесь придется быть.

— Нет, я пойду… — Таня встала, помедлила. Милая, горькая улыбка дернула ее губы. — Давай поцелуемся…

— Зачем? — Девушка поднялась, и ее лицо выразило испуг.

— До вечера не увидимся.

Они поцеловались. Таня, опустив голову, пошла в подвал. Вдали громыхнуло, и рокот тяжелыми, отдаленными звуками долетел сюда от моря. Стреляли у Керчи.

Вскоре началась артиллерийская подготовка. Снаряды рвались по всей площади и залетали в море. Санитарка схватила ведро с дымящимся кофе и побежала в подвал. У входа на нее наскочила Таня с сумкой через плечо и автоматом.

— Опоздала я! — крикнула она.

— Только началась подготовка. Еще минут сорок в твоем распоряжении. Переждала бы, Таня…

— Пусти, родная!

Таня почти оттолкнула ее и выскочила наружу. Где-то близко упал снаряд. Взвился вихрь земли, золы и щепок.

Не выпуская из рук ведра, санитарка прильнула к стене. Горячее ведро обжигало ей колени. Только не упустить бы, не разлить кофе! Переждав вихрь, она быстро распахнула дверь и вбежала в подвал.

Сверху гудело, трясло. С расшатанных креплений осыпалась земля. Раненые стонали, бредили. Тяжелый устойчивый запах нечистого тела и лекарств держался в сыром подземелье.

— Сестра! — кричал кто-то требовательно. — Воды!

— Воздуха!

— Пустите меня!

В подвал вносили новых раненых, обсыпанных землей, черных, с оскаленными от страдания ртами. Доктор ампутировал руку сержанту, лежавшему крепко стиснув зубы. Сержант не кричал, никого не ругал, хотя операцию делали без наркоза. Доктор тихонько ворчал на Надю Котлярову, помогавшую ему.

Атака снова пришлась на левый фланг. Геройски сражавшиеся красноармейцы полка Степанова вынуждены были отойти на двести метров. Букреев бросил на помощь Степанову еще полуроту своих моряков. Положение не изменилось. Немцы подвозили десантные группы на танках в самую гущу боя. К двум часам дня на позиции батальона двинулись свежие вражеские пехотные части.

Сто пятьдесят моряков приняли ожесточенную атаку и с большими потерями для противника отбили ее.

Стреляли артиллеристы с Тамани по высотам, по приозерным складкам. Корректировщики лежали у своих раций, оглушенные, окровавленные, и передавали цели на «Большую землю».

Незадолго перед атакой Букреев встретил Таню, спешившую в роту Рыбалко. Путь ей преградил завал. Подниматься было опасно, так как участок простреливался пулеметчиками. Пока Манжула разделывал проход в завале, Букреев поговорил с Таней. На прощание она подала ему руку…