Огненная земля

К исходу дня немцы поджали армейскую пехоту вплотную к рыбачьему поселку. Весь плацдарм простреливался перекрестным пулеметным и минометным огнем. Противник пытался раздробить десант на части. Танки и самоходные орудия, чтобы пробиться к морю, подходили и стреляли в упор, буквально разрывая людей на части. Подражая Зубковскому, краснофлотец Киселев с пятнадцати метров подбил гранатой танк и, простреленный пулеметной очередью, отбивался, стреляя из автомата.

Оружие не отдыхало до полуночи. Стволы раскалились и обжигали руки.

К полуночи было отбито девятнадцать пехотно-танковых атак. Под светом ракет дымилась развороченная земля. Впереди рва лежали трупы убитых немцев, были и трупы моряков, ходивших в контратаки. Безлунная ночь спустилась над Керченским полуостровом. Трассирующие пули летели, оставляя разноцветные стежки. Голубыми клубочками вспыхивали разрывные пули. Моряки считали отдыхом такую перестрелку и, привалившись в наскоро вырытых окопчиках, притихли. Кое-кто пополз за водой к колодцу.

Ночью атаки могли возобновиться. Движение машин и танков не прекращалось на шоссе, у озера.

Командирам передали приказ — окапываться. В немецком складе инженерного имущества были захвачены лопаты, кирки, мотки колючей проволоки, железные колья. Все вытаскивалось и распределялось по ротам. Командиры рот, получив задачу на оборону, должны были организовать наблюдение и охранение, произвести разведку своего района и впереди лежащей местности. Дневное сражение помогло определить рубежи для ведения огня и танкоопасные места. Пэтээровцы переменили огневые позиции, так же как и пулеметчики. Приданные средства усиления распределились так, чтобы прикрыть позиции батальона завесой фронтального, флангового, косоприцельного и кинжального огня. Днем приходилось вступать врукопашную и слишком близко подпускать атакующую немецкую пехоту еще и потому, что не совсем хорошо использовались минометы и тяжелые пулеметы.

Пока Курилов устраивал командный пункт, Букреев, отдав распоряжение по обороне, задержался с Горленко.

— Почему так пренебрежительны наши люди к своей собственной жизни? — спросил Букреев. — Я заметил, как скептически все воспринимают необходимость фортификационных работ. Хмурятся, еле-еле тащат ноги. Даже наш уважаемый командир первой роты Рыбалко.

— Моряки не хотят окапываться, — сказал Горленко. — А для Рыбалко это просто нож по горлу.

— Почему?

Горленко засмеялся:

— Трудно понять. На корабле ведь земли нет, не привыкли, что ли…

— Но они воевали на суше?

— Воевали. Но обычно при десанте врываются в город. Там здания всё заменят — возьмите хотя бы Керчь, Новороссийск. А полевую войну кто же вел? Кто был на перевалах, тоже Избалован. Все естественно. Воевали на готовом рельефе.

— А севастопольцы?

— Ну, разве кто в Севастополе. Там крепко учили.

Перещупав всю коробку папирос, Букреев нашел одну непромокшую и, прикрывшись полой, закурил. Светящиеся трассеры бродили над головой; ракеты отбрасывали на стенку перекрещенные тени от оставленного на бруствере ежа, сваренного из кусков толстого швеллера. Где-то слышался стук разматываемой катушки. Очевидно, Курилов уже потянул связь от КП батальона к ротным опорным пунктам. Букреев курил и думал, что у Степанова придется выпросить саперов: поставить на переднем крае мины, помочь распланировать участок обороны, наметить ходы сообщения, запасные огневые позиции.

— Помню, отступали по степям и потеряли, прямо скажу, интерес к фортификации, — сказал Горленко. — Только создадим рубеж, окопаемся, глядим, уж танки где-то прорвали и вглубь ринулись. Бросай все свои труды! Я сам десятки раз волдыри набивал на ладонях. Помню, добирался и до камня и до воды. Все лопатой перевернешь, а потом опять мешок на плечи — и айда.

В окоп спрыгнул Курилов.

— Командный пункт готов, товарищ капитан! — весело объявил он. — Аппараты пока поставил немецкие.

— С капэ дивизии связались?

— Повели линию, товарищ капитан. Площадка небольшая, управятся быстро. Я приказал тянуть провод к берегу, а там — по мертвому пространству. А то начнет завтра швырять — всё порвет.

Поднявшись вверх, Букреев пошел к поселку. По шуршанию шагов позади себя он знал: Манжула не отстает. В Геленджике и на Тамани постоянное присутствие ординарца иногда докучало. Теперь же близость его успокаивала. У Манжулы выработались им самим узаконенные нормы поведения: в атаке забегать вперед, как бы прикрывая командира своим телом; в переходах стараться находиться с угрожаемой стороны.

Маяк белел грудой развалин. В поселке горел дом. Языки пламени стоймя поднимались между стропилами, освещая крыши домиков.

Ближе можно было различить разрушенные постройки, вероятно склады, черневшие на фоне одинокого пожарища.

Поджидавший комбата Горбань провел его и Манжулу через пролом в стене, как будто сохранивший еще теплоту и запахи взрыва, и, присвечивая фонариком, указал на ступеньки, оббитые по закраинам. Ступеньки вели в подвал.