Огненная земля

— Вы думаете, он больше нашего землю нашу любит, что день и ночь в ней возится, — степенно сказал дядя Петро. — Все для спасения шкуры. Помню, в прошлую войну стояли мы перед ним на Искюльском предмостном укреплении, вблизи Риги. Так у нас была одна забота — рыть под собой до вулкана. Искюль был Искюль, зубом не возьмешь.

— Я прямо скажу, дядя Петро: рыли вы тогда до вулкана без толку. Не сумели его свалить, а вот теперь мы вашу ошибку выправляем.

— Попробовал теперь сам, Шулик, как его свалить?

— Пробуем. Свалим. Видишь, сколько их землю нюхают? Тут мы с Брызгаловым тоже потрудились будь здоров!

Впереди траншей в разных позах лежали убитые в первые два штурмовых дня. Как раз напротив пулеметного расчета Шулика, словно поскользнувшись на бугорке, поросшем полынью и набором, валялся, подмяв под себя руки, сытый немец-моряк. Лица не было видно, но стриженая голова светилась среди травы, как дыня в огудине. Дальше серые и желтые кочки трупов постепенно мельчали с расстоянием. Между убитыми ползали наши армейские саперы, бойцы в заношенных шинелях, и, мелькая худыми подошвами ботинок, вкапывали круглые мины, снятые с прибрежных минных полей. Моряки одобрительно наблюдали их ловкую и бесстрашную работу.

Обстрел усилился. Люди перестали балагурить. Дядя Петро, пригнувшись, пошел к своему месту, перещупал гранаты, разложенные в нишах. На синем фоне неба, как на экране кино, прошли танки.

— На левый фланг кантуются, — сказал Шулик, — опять попадет пехоте.

Послышались ровный гул танковых моторов, пробные клевки пушек. За танками, то падая, то снова поднимаясь, умело передвигалась пехота. Шулик повернул пулемет на вертлюге, покрутил целик:

— Поможем ребятам, Брызгалов?

— Не дотянешь, Шулик! — Брызгалов большими пальцами перещупал ленту, чтобы избежать перекосов.

— Была не была!

Щиток затрясся; подрагивая, поползли зубья патронов. Стреляя, Шулик прищурился, и на лицо его легло злое, отчужденное выражение. Возле них появился Горленко. Он был свежий, подтянутый, в начищенных сапогах, чуть измазанных глиной, в синих штанах-галифе. Покачивая плечами, держа красивую голову на мускулистой загорелой шее, оттененной беленьким целлулоидным подворотником, он подошел к пулемету и посмотрел в ту сторону, куда стрелял Шулик.

— Косоприцельным, Шулик?

Шулик обернулся, подморгнул, и снова его лопатки поднялись.

— Отставить, Шулик! — сказал Горленко. — Видишь, зря патроны переводишь.

Шулик отпустил ручки пулемета:

— Думал помочь, товарищ лейтенант.

— Такая помощь — с поля ветер, с трубы дым. — Горленко подошел к Букрееву и Батракову, откозырял по всем правилам. — На пехоту сегодня прет, товарищ капитан.

В середине дня, после повторных атак танков и «фердинандов», Гладышев потребовал полуроту моряков на поддержку левого фланга. Моряков повел Горленко, а вслед за ним на КП дивизии отправился Батраков, решивший доказать нецелесообразность дробления батальона. Букреев не удерживал, решил не мешать Батракову объясниться с Гладышевым.

Батраков вернулся раздосадованный. Только после обеда, съеденного на скорую руку, он решил рассказать Букрееву все, что произошло на командном пункте.

— Пришел к нему и поговорил с ним начистоту. Попросил у него обратно всех наших моряков. Нельзя, говорю я ему, чтобы моряки сражались и тут и там и таяли…

— Так нельзя ставить вопрос, — сказал Букреев, — сражаются не только одни моряки. Солдаты тоже дерутся и стойко и безропотно.

— Видал, как сражаются! — Батраков рассерженно отмахнулся. — Помнишь, как пришлось под автоматом вести их в атаку?

— Но то была небольшая группа. У моряков тоже имеются такие субъекты, Николай Васильевич.

— А ну тебя… Тоже заодно…

— Ну, продолжай…

— Что продолжать, если ты…

— Продолжай, горячка!

— Разрешите, говорю, наступать, товарищ полковник. Там, где немцы укрепятся, — плохо. После не выкуришь. Где нужен один человек, понадобится два. Надо, мол, наступать и расширять плацдарм. А потому и не мельчите нас…

— Что он ответил?

— Подумал и тихо так сказал: «Нельзя». Почему нельзя? Наших, мол, сил не хватит наступать. Нас тогда по частям разобьют на просторе, и мы плацдарм не удержим. А сейчас, мол, самое главное — нервировать противника здесь, чтобы он не мог сконцентрировать силы на направлении нашего главного удара и сбросить наш стратегический десант. В этом, мол, наша основная задача.

— Он прав, — сказал Букреев, — совершенно прав.

— А я, думаешь, дурак? Я тоже понял, что он прав. Моряков отпущу, говорит, когда отпадет в них необходимость. И рассказал мне, как маленькому, в чем сила единого командования, в чем смысл разумного распределения сил и в чем слабость цеховых интересов.

— И ты с ним, наверное, не согласился?

— Я с ним согласился. Но когда он сказал мне, что, если у него не хватит людей для отражения атак, он снова затребует моряков, я не мог удержаться, Николай Александрович. Говорю тогда ему: «Проходил я по берегу, видел, сколько там ваших прячется. Дайте мне право, я возьму десяток матросов и выковыряю их из ямок».

— Что ответил полковник?