Огненная земля

Таня спустилась вниз. Ее как будто поджидали, так как сразу заметили ее присутствие, хотя она старалась войти тихо. От столика поднялся Батраков и, подавая руку, смущенно сказал:

— Поздравляю с представлением к званию Героя Советского Союза.

— Меня?

— Вас.

И странно, совершенно по-женски Таня вспыхнула от обиды и резко бросила комиссару:

— Неужели и здесь можно шутить?

Батраков, не ожидавший такого ответа, запыхтел, сердито присел к столу.

— Бабы бабами и останутся! — проговорил он раздосадованно.

Таня поняла, что с ней сейчас не шутили. Но почему все смотрят на нее с улыбкой, молчат? Даже командир батальона. Она положила список на стол и попросила разрешения уйти.

— Позвольте, Таня, — сказал Букреев, — вас поздравляют, а вы…

— Неужели… Николай Александрович?

— Пока представили, но, думаю, утвердят. Все вполне заслуженно, все серьезно.

И в тот момент, когда до нее дошел смысл сказанного комбатом, она показалась самой себе такой маленькой! Она Герой! Если бы они знали все, что происходит в ее душе!.. Чтобы броситься на минное поле, она должна была побороть чувство страха. И какое! Тогда она как бы нырнула в прорубь и, казалось ей, ушла глубоко-глубоко на дно. А сегодня при десятой атаке бредил и ругался Цибин, срывал повязки, и она, чувствуя, что разрыдается, придавливала его голову к подушке. Ее вызвали в первую роту. Искромсанные, валялись ребята, звали ее, надеялись на нее. Остолбеневшая от этих криков, от зрелища изуродованных тел, она опять почувствовала страх. Ей хотелось бежать отсюда, бежать туда, в тихие уже города, где нет этого ужаса, в свою маленькую комнатку в Геленджике.

В подвале появился веселый Рыбалко. Его поздравили с представлением к званию Героя. Рыбалко приподнял свои черные брови:

— Так-то оно так. Да де ж будем только звездочки получать?

Его неожиданное заявление встретили смехом. Даже Кулибаба, повернув свое круглое, лоснящееся лицо, смеялся так, что ходили щеки. Рыбалко, довольный впечатлением от своих слов, поставил в угол автомат, присел к столу.

— Ужинать пришел, товарищ капитан.

— Каждый день ужинать! — сказал Букреев, не переставая с улыбкой наблюдать за Рыбалко.

— А шо нам, товарищ капитан! Мы люди темни! Нам треба гроши да харчи хороши, — продолжал он шутить.

Смех, вызванный Рыбалко, улегся. Букреев читал список погибших, принесенный Таней. В нем значились люди, только что намеченные к награждению орденами Ленина, Красного Знамени. Среди них были Шумский, Котляров, Шмитько… В подвале школы метались от ран Яровой, Цибин и многие другие…

Букреев и Таня поднялись по ступенькам. Чистота ночи опьяняла. Тускло светилось море, покоробленное ветерком. Бледный хвост Млечного Пути повис между облаками.

От Тамани с сухим треском маломощного мотора летел самолет. Он взял курс на поселок и вот сразу стал огромен, будто накрыв тенью своих крыльев их «Малую землю».

Где-то слева закашлял зенитный автомат, и в ночную тень пошли косые трассы разноцветных снарядов — красные, зеленые, белые. Выключив мотор, самолет спустился еще ниже, чья-то черная, в шлеме голова отклонилась от борта кабинки, и сверху донесся сердитый девичий голос:

— Полундра! Лови воблу!

От самолета отделились какие-то темные предметы и тяжело ударились о землю. Сонно воркоча мотором, вспыхивая голубоватыми блестками глушителя, самолет пошел почти над самым морем.

— Девчата полка майора Бершанской, — сказал Манжула. — Гвардейцы-девчата. Они стоят у Ахтанизовского лимана.

— Что они нам сбросили?

Таня оживилась и, неожиданно схватив Букреева за руку, побежала вперед.

На земле, сравнительно недалеко друг от друга, разбившись при падении, валялись кули. В них оказался сухой азовский чебак.

Самолета не было слышно. Зенитки не стреляли, а по берегу переливался медузный прожекторный свет.

Букреев и Таня ушли к госпиталю.

Глава тридцать третья

Армейский доктор, рыжеватый, с морщинистыми щеками, поросшими седоватой щетинкой, скользил взглядом по Букрееву. В стеклах его очков отражались тусклые огоньки коптилки. Доктор говорил со злым убеждением расстроенного и уставшего человека, повторяя слова по два, по три раза. Слушая его, Букреев все еще находился под впечатлением посещения раненых. Он видел Ярового — его теперь трудно и узнать; видел Цибина, кричавшего в бреду только одно: «Не надо!.. Не губитесь!», и смирного, спокойного Зубковского, державшего в пожелтевших, как воск, руках обгорелую бескозырку с надписью «Червоная Украина». В подвале школы, где были собраны раненые, пахло лекарствами, нечистым, больным телом и гноем. Многих тошнило от горько-соленой колодезной воды. Шприцы и хирургический инструментарий кипятились на добытой в поселке керосинке с прожженным слюдяным окошком.