Огненная земля

Все несколько перепуталось и произошло не так, как решили перед десантом: не по тем линиям пошли суда и не совсем туда, куда намечалось при атаке, тот или иной взвод не выдерживал строго своего направления. Что поделаешь? Десант — наиболее сложная изо всех операций, применяемых в современной войне, а ночная высадка тем более.

…Шумский продолжал сражаться. Немцы разгадали тайну высоты 47.7 и обрушили на нее свою четвертую атаку. Люди батальона видели приближение драматического конца лейтенанта; они выползли к брустверам и, молча, в затаенной тревоге, наблюдали. Танки атаковали высоту, выбрались на вершину, покружились и снова исчезли. На холме появились немцы. Высота 47.7 перестала числиться за батальоном. Оттуда теперь не дождешься синих язычков, вылетавших как раз тогда, когда нужно. Батраков сполз с бруствера, приник боком к сырой стенке траншеи.

— Милостью неизвестного бога, — прошептал Батраков, вычеркивая из своей книжечки Шумского и парторга Шмитько.

От взрывов снарядов глухо подрагивала земля.

Дым от горевшей невдалеке скирды полз по траншее ленивыми клубами. Вот открылись чьи‑то ноги, обутые в желтые ботинки и обмотки, забрызганные ржавыми пятнами глины; потом показалась бляха, подсумки с расстегнутыми крышками; прояснился человек. Это был Брызгалов. Он что‑то жевал, продолжая выжидательно глядеть вперед, где возле пулемета лежал Шулик. Немецкие саперные лопатки с приметными, новенькими черенками торчали в стенке окопа, и на них висели плащ–палатки, еще мокрые после ночной переправы. Сизый побег ползучей травы шпарыша, напоминавший арбузную огудину, опускался сверху, втоптанный в сырую глину глубоким следом кованого немецкого сапога.

Сняв фуражку, Батраков провел ладонью по вспотевшим волосам. Горбань вытащил из кармана зеркальце, протянул ему. Батраков взял зеркальце и увидел в нем свою вымазанную щеку с характерным провалом — худобой от скулы, голубой ободок расширенного зрачка и прожилки по белку. «Какие‑то плохие глаза, — подумал Батраков, — и, как чорт, грязный. Утереться? Кажется был платок, если только не потерял в суматохе?» Батраков вытащил из кармана аккуратно заглаженный «восьмеркой» и даже надушенный носовой платок. Свои «холостяцкие платки» Батраков обычно втихомолку стирал сам, прямо под краном, надеясь больше на свои кулаки, чем на горячую воду и мыло. Кто же постарался незаметно сунуть ему такой «легкомысленный» платок. Конечно, Татьяна. Она приходила к ним в хату, шепталась с Горбанем, разогревала паровой утюг… Батраков встряхнул платком и быстро окунул в него лицо. Сразу вместе со свежестью и чистотой ткани как бы возникли знакомые запахи магнолии. Гудауты, Батуми и здесь, в Крыму, Ялту, Ливадию, Гурзуф напомнили ему эти далекие, но так хорошо известные запахи. Тут деревца не увидишь порядочного, где там магнолию…

Захотелось, чтобы платок оставался таким же свежим, пахучим, с рубчиками от утюга, заботливо разглаженным женскими руками. Сложить бы его так же? Но веселый огонек, вспыхнувший в глазах наблюдавшего за ним ординарца, заставил Батракова небрежно скомкать платок.

Моторист с подбитого катера, огромный и неуклюжий парень, занимавший окопчик за Горбанем, вдруг сполз на дно траншеи и, уткнувшись головой в стенку, застонал. Моторист вел себя не совсем так, как нужно, все высовывался из‑за прикрытия, балагурил. И вот, кажется, подцепила пуля. Он прижал к боку руку и сквозь крупные пальцы, вымазанные тавотом, проступила густая, клейкая кровь.

— Сашка, помоги.

Горбань бросился к раненому, бранчливо, но очень ловко перевернул его на спину, стащил кожаную куртку и, закатав поверх смуглого его живота тельняшку, принялся окручивать сразу же окровянившееся тело тонкой полоской розоватой марли.

Вскоре появилась сестра, девушка с круглыми, как У куклы, глазами и рыжими завитками волос, упавшими на воротник. Батраков знал эту девушку из пульроты Степняка, прикомандированную к ним из бригады Потапова после новороссийских боев.

— Алло! Алло! Я у телефона! — неожиданно, с веселым девичьим озорством крикнула она, размахивая санитарной сумкой, чтобы разогнать дым. — А вот голубчик–субчик. А–ай–ай, какая неосторожность!

Девушка отстранила плечом Горбаня, вставшего с перепачканными кровью руками, которые он держал на весу, и наклонилась над раненым. Заботливо взяла она в обе руки голову моряка, прижала к себе.

— Ничего, ничего, кудрявый…

И ловко принялась за перевязку.

Бой разгорался влево, там, где был стык с армейской пехотой. Ухающие, тяжелые звуки летели оттуда. Батраков физически, реально ощущал эти звуки, точно в стык вбивали и вбивали костыли каким‑то чудовищным паровым молотом. Такого молота и на Кировском заводе у них не было. Оттуда неслось: ух–ух–ух. Земля тряслась.

Высокий гвардеец в одной фланелевке с широкими плечами и тонкой, как у горца, талией бежал по траншее, почти не пригибаясь. Он высматривал человека с красным околышем фуражки. Наконец он нашел комиссара среди всех этих одинаково закопченных людей.