И вот мы, подкрепившиеся и набравшиеся сил, сидели за столом и слушали профессора. Ему не терпелось поведать о своём грандиозном открытии.
— И это, кстати, наводит на кое-какие размышления относительно того, чего ожидать от окончания нашего Эона. — Сейчас профессор обращался непосредственно ко мне. — Как уже неоднократно говорилось ранее, мы наблюдаем качественные изменения жизни цивилизации в ходе смены различных эр внутри одного эона, что позволяет сделать вывод о том, что в конце Эона нас ждёт некий не менее качественно новый конец…
Я многозначительно кивнул, пытаясь выразить полнейшее понимание, однако по факту не всегда успевал за просто фантастическим полётом мысли профессора — куда уж там? Удовлетворившись моей реакцией, профессор продолжил:
— Но что это будет за конец? Качественно новый уровень? Или же, воспользовавшись аналогией с эрами, скажем, падение цивилизации, причём полнейшее, деградация деградаций, тотальное исчезновение культуры? И, опять же, что последует за этим — просто новый виток, во время которого человек будет заново изобретать велосипед, сделает ещё один гигантский скачок, превзойдёт достижения цивилизации предыдущего эона, а потом вновь исчезнет в забвении?
Зоя слушала отца с упоением. Она не сводила с него взгляда, и глаза буквально светились от счастья и желания узнать больше.
— Как известно, — говорил профессор, — у нас нет хоть сколько-нибудь достоверных свидетельств того, что в предыдущие эоны на Земле существовала цивилизация. Все неуместные артефакты и палеонтологические «нелепицы» официальная наука не признаёт, либо признаёт с большой натяжкой, но даже при этом не утруждает себя в толковых объяснениях данного феномена…
— Пап, — недоумённо прервала его Зоя и надула губки, мило, по-детски, — ну что же ты такое говоришь? А как же?..
— Правильно, умница моя! — Профессор расцвёл от гордости за дочь. — Ты как всегда права. Всё то, что я сказал ранее, справедливо лишь с одной небольшой оговоркой: свидетельств
— Конечно, папочка! — Зоя оживлённо захлопала в ладоши. Пара её озорных школьных косичек двигалась в такт движениям. Глаза горели восхитительным огнём, как в ту первую ночь, которую мы провели возле костра, попивая горячий глинтвейн и рассуждая о природе времени.
Профессор своими речами окончательно сбил меня с толку. То, что он рассказывал, не соответствовало ожиданиям. История древнего мира — это, безусловно, хорошо, но как же климатология? Уж не забросил ли он основной род деятельности? Или вконец свихнулся со своими монахами?
— Позвольте, профессор, — почтительно начал я, — а как же похолодание? Насколько я помню…
— Забудь! — рассмеялся профессор Тельман. — Чепуха!
— Не понял, профессор…
— Как я уже говорил, летописи монахов в высшей степени подробны, и наблюдениям за климатом они отводят немалую роль. Я начинал с климатологии, составлял графики изменения температуры, осадков и всего прочего, опираясь на хронологию монахов. Согласно этим данным, нынешнее похолодание — это всего лишь часть общего процесса. Цикличность не ограничивается первичной, вторичной и третичной структурой. Есть циклы и поменьше, длинною в сотни и десятки лет. Так вот, то, что мы сейчас наблюдаем, — это один из многих таких спадов, очередной малый ледниковый период. Он закончится, по моим подсчётам, лет через двадцать… Пойми, парень, — профессор со значением поднял вверх указательный палец, — не мы влияем на природу. Это природа влияет на нас. Человек со своей индустрией — лишь букашка на поверхности Земли. Когда-то давно рост промышленности банально совпал по времени с климатическим циклом, в рамках которого увеличивалась среднегодовая температура. Человечеству под напором его чувства собственной значимости хотелось ощущать свою могущественность, вот мы и придумали парниковый эффект и глобальное потепление. Сейчас то же происходит с похолоданием. Циклы природы очень сложны, накладываются один на другой, усиливают, либо компенсируют друг друга, учесть все их у нас пока мозгов не хватает. Поэтому и паникуем по каждому поводу, а зачастую и без повода. Это вполне естественно, такова наша суть.