Огненное лето 41-го

ИЛы валятся на крыло и, будто с горы, скользят вниз. А командир колонны-то — дурак! Или подготовка у немцев стала совсем аховая. Ну кто же при команде воздух на дороге залегает? Нет, спасибо, конечно, мы не гордые…

К залегшим тянутся хищные огненные пунктиры трасс. Пошла потеха. Пускаю самолет на предельно малой, до земли — всего метров восемь-десять. Прямо передо мной возникают бегущие люди в серо-зеленом обмундировании. Один из них оборачивается, и я на мгновение вижу его распяленный в немом крике рот и безумные, выскакивающие из орбит глаза. Ну, привет вам на русской земле, гости дорогие!..

Мы прорабатываем залегших пруссаков, потом я разворачиваю эскадрилью и идем на второй круг. С десяток темных фигурок все еще бестолково мечется в разные стороны, но большая часть уже лежит вдоль дороги. Спокойно так лежат, ничего уже не боятся…

Ах ты наглец! Ты еще в меня из своего дробовика целить будешь? Ну, лови… Черная точка укладывается в прицел. Н-на!

Так, вроде все.

— Березы, Березы, кончаем работу. Уходим. Домой, ребята.

Моя эскадрилья в хорошем темпе собирается, и мы идем почти ровным строем. Хорошо проработали, теперь бы еще до дома спокойно добраться…

Ага, сейчас!

— Внимание всем! На одиннадцать часов — противник, всем приготовиться…

Все-таки немцы — наглый народ! Вчетвером на десятерых — нахалы! А чего это мы будем в оборону вставать? А ну-ка…

Всё второе звено вместе со мной резко лезет вверх, а остальные, под командой нашего комиссара эскадрильи политрука Петровского, крадутся понизу. Что, Гансы, страшно?

Немцы попались какие-то непуганые. Прут в наглую, даже не понимая, чем для них чревато влезть в такие вот ножницы. Ай, молодцы! Ну еще чуть-чуть, ну еще капельку… Есть!

— Всем! Атака!

Мы валимся сверху, разгоняясь на снижении, а Петровский резко поднимает своих. Ага, похоже, теперь они задергались — двое кидаются к нам, двое остаются разбираться с нижними. Хорошая это идея, господа фашисты, только пришла она к вам в головы не вовремя. Я легко проскакиваю немцев, идущих мне наперерез, и устремляюсь к той паре, что осталась внизу — они-то меня не видят! Один из них сразу же попадает в прицел…

Мессершмитт исчезает в облаке взрыва. Куда я там ему попал — не знаю, но получилось здорово. Второй немец, ошалев от увиденного, пытается увернутся от меня и вываливается прямо на ИЛ Петровского. Политрук не промахивается, и мессер, оставляя за собой дымный след, битой влёт уткой валится вниз.

Второй пары можно не опасаться оценив бесславный и скорый конец своих напарников, они разворачиваются и удирают со всей возможной скоростью. Скатертью дорожка, все равно преследовать не будем! А теперь — домой…

До аэродрома добираемся быстро и спокойно. Молодежь радуется и, заходя на посадку, каждый из них считает своим долгом покачать крыльями и выполнить небольшую горку в знак удачного вылета. Вот же дети…

Я сажусь последним. Штурмовик легко бежит по полю. Фонарь отъезжает назад, и я тяжело вываливаюсь из самолета. Мой технарь протягивает мне зажженную папиросу:

— Как леталось, товарищ старший лейтенант?

Как леталось? Минус два самолета, плюс сотни две гитлеровцев и гаубичная батарея в придачу. А летчики-то наши, тю-тю — выпрыгнули.

— Хорошо леталось, товарищ младший сержант.

Паренек расцветает от услышанного. Он подхватывает стоящее ведро с водой, и сливает мне, пока я умываюсь и отфыркиваюсь.

— Что новенького слышно?

Паренек сразу же серьезнеет. Улыбка сбегает с его широкого лица, и он, понизив голос до шепота, сообщает:

— Товарищ комэск, говорят, немцы Киев взяли…

Как, Киев взяли! Да нет, не может быть, это ошибка! Провокация!

Я хватаю техника за грудки:

— Ах ты, шкура, провокатор! Ты что, сукин сын, панику разводишь?! Да тебя за это под трибунал! Кто тебе сказал?! Я спрашиваю кто тебе сказал, что Киев, мать городов русских, сдали?!

Сержант мотается у меня в руках, точно тряпичная кукла. Его глаза стекленеют, губы трясутся, из уголка рта тянется тоненькая струйка слюны…

— Ты что, не понимаешь: это ж сами немцы, через агентуру, панику распространяют! Говори, сволочь, кто нашептал?!

— Товарищ старший лейтенант! — окрик, резкий, как выстрел. — Что здесь происходит?

Прямо передо мной стоит Чебатурин с двумя бойцами. Он подходит ко мне, разжимает мои пальцы, и техник мешком оседает на землю. Затем майор протягивает руку:

— Отдайте.

Что отдайте? А-а… Совершенно не помню, откуда у меня в руках оказался пистолет. Но надо ж объяснить.

— Товарищ майор. Ему какая-то сволочь сказала, что наши Киев сдали. А он не говорит, кто.

— Понятно… — Чебатурин буровит меня тяжелым взглядом.

— Товарищи бойцы, свободны, — особист снова поворачивается ко мне. Он ничего не говорит, просто смотрит на меня каким-то особенным взглядом. И я понимаю, что это — не провокация, что немцы и в самом деле в Киеве. Ему, наверное, очень горько, так горько, что он ничего не может сказать.

— Товарищ майор, как же это?

Он вдруг крепко берет меня за плечо и тихо произносит: