Огненное сердце вампира

В гараже было душно, хламно и пахло бензином. Мы сидели кто на чём, на поваленных ящиках и капоте автомобиля, шинах, и кривых табуретах. С потолка свисала тусклая лампочка, распространяющая густой жёлтый маслянистый свет. И от того, присутствующие казались больными гепатитом. Я примостилась на пыльном тюке, до отказа набитым чем-то мягким и вонючим. Несколько парней курило, отправляя в потолок мутноватые колечки дыма, уничтожая последние остатки кислорода. От криков, музыки и омерзительных запахов болела голова, и мне хотелось поскорее покинуть это гадкое место. Огромный бритоголовый детина в синем засаленном лыжном костюме, в котором я не без удивления узнала гордость нашего города— биатлониста Игната Спирина, о чём— то орал, и в уголках его губ пузырилась слюна. Остальные же, включая Юльку и Дашку, поддерживали его то смехом, то согласными кивками, то оживлённым поддакиванием. В отличии от меня, Дашка тут же поняла что к чему и теперь была полностью поглощена обсуждаемой темой. Мои же мысли крутились лишь вокруг одного— возвращения домой, на вампирскую половину, к Алрику.

— Я заберу тебя после вечеринки, — сказал мне вампир, глядя на то, как я крашусь возле зеркала.

— Не стоит, — ответила я, боясь, что Алрик начнёт настаивать. — Переночую у Дашки.

— Как хочешь, — руки вампира обвились вокруг моей талии, и меня обдало жаром его тела. — Но знай, что я буду скучать.

Мочка уха была тут же бессовестно прикушена, язык скользнул по боковой линии шеи.

— Не успеешь соскучиться, — засмеялась я. И щекотно, и сладко, и волнительно. Сколько эмоций, сколько ощущений ярких, сильных я получала от одного его присутствия, от прикосновения к коже.

Стыд за свою ложь, страх неминуемого разоблачения, слабость от собственного бессилия душили, скручивались внутри, противными спрутами и шевелили гадкими щупальцами.

Золотистые глаза смотрели тепло, радостно. В них, словно волны закатного Далерского моря, плескалась нежность. А я, бессовестно предавала эти глаза, эти губы, эти надёжные добрые руки.

— Посижу и уйду, — напомнила я себе. — Да и чем это собрание неразумного человеческого молодняка может навредить магам, способных парой фраз вызвать дождь, устроить землетрясение или успокоить смерч?

— Ошибаешься, глупая девчонка, — Алрик повернул меня к себе лицом, заправил выбившуюся прядь за ухо, легонько куснул в кончик носа. — Ты, оставаясь у подруги, лишаешь меня удовольствия смотреть на твоё пробуждение. Ещё не отойдя ото сна, ты такая трогательная, беззащитная, мягкая, податливая, вся моя. И так хочется взять тебя на руки, прижать к себе, к самому сердцу и не отпускать. Ты — самое настоящее чудо! Ты, даже не представляешь, какое ты— чудо. Великая ценность, сокровище.

В груди всё сжалось. В глазах защипало от подступающих слёз. Чёрт! Чёрт! Тысяча чертей! Ну какого хрена он всё это говорит? Не хочу никуда идти, хочу остаться с ним!

— Итак, идём к кинотеатрам, театрам и на каток. Трёмся в толпах, просовываем в карманы граждан наши листовочки, — горланил бритоголовый. — Для новичков— другое задание. Пробежаться по подъездам и раскидать листовки в почтовые ящики.

Ни по каким подъездам мотаться не хотелось, и я умоляюще посмотрела на Дашку. Но та, с горящим взором глядела на мужика в лыжном костюме, внимая каждому его слову.

— У меня предложение, — выкрикнул долговязый парень в чёрной куртке и дурацкой шапочке, напоминающей презерватив.

Игнат одобрительно кивнул, и парень продолжил:

— Слушайте, товарищи— революционеры, не кажется ли вам, что одного текста листовок недостаточно? Вот я, как профессиональный фотограф, пять лет проработавший в газете, хочу напомнить вам один факт, что человек в основном привык воспринимать информацию через глаза. И чем нагляднее и ярче эта информация будет, тем быстрее она дойдёт до человека, сильнее затронет его душу. Нам нужна картинка, символ, который будет сниться людям по ночам, к которому не отнесутся равнодушно ни взрослые, ни дети.

— Символ? — бритоголовый почесал, заросший редкой серой щетиной, подбородок. — Идея, брат, хорошая. Вот, только где ж его взять?

— И каким он должен быть, этот символ? — вступила, доселе молчавшая Юлька. — Я предлагаю, изобразить вену, в которую вонзаются клыки.

— Херня! — отрезала развязная девица с жёлтыми, пережжёнными перекисью патлами на голове. — Надо чё— то такое, чтобы жалость вызывало. Среди нас есть психологи? Вот пусть они и скажут нам, какая картинка вызовет жалость.

— Ребёнок! — со своего места на шине поднялась полная женщина. — У каждого гражданина есть дети, внуки, младшие сёстры и братья. И каждый хочет их защитить.

— Но, давайте будем честными друг перед другом, — подал с капота машины голос человек в песцовой шапке и стильном пальто. Сразу было видно, что он занимает какую— то высокую должность. — Никто из нас не захочет впутывать своих детей. Во— первых — это может быть опасно для них самих. А во— вторых — дети болтливы.

И вновь шум и гам. Собравшиеся спорили, ругались, доказывали.