Огненные зори

Гаврил слушал меня, опустив голову. С болью в голосе он спросил:

— А как все это встретили бойцы?

— Бойцы поняли, происходит что-то неладное, и окружили меня. Стали спрашивать: «Что сказал этот человек?» Я не в силах был сказать им правду. Они сами ее поняли, но не приняли. «Выступаем?! Нет?! А-а-а!» — вырвалось у бойцов.

Ноги мои словно приросли к земле. С окрестных холмов тоже не слышно было выстрелов. Значит, и другие не восстали. И там получен такой же приказ. «Но почему?» — спрашивали меня бойцы, и я почувствовал, будто меня придавило грудой камней. «Сейчас самый подходящий момент начать восстание, но, видимо, партия считает, что еще не время и незачем нести ненужные потери». «Но мы ведь готовы!» «Мы-то готовы, но мы — не вся Болгария. София молчит. Из Софии поступают указания не восставать, значит, там не все в порядке. Наверняка что-то случилось». «Но хотя София и капитулировала, мы не капитулируем! Пошлем человека в Софию! Поезжай туда!» Из ущелья вынырнул поезд. «Вот поезда идут, не остановились, а если мы взорвем тоннели, остановятся». Вдруг над моей головой просвистела пуля. «Вы отступайте! — сказал я бойцам, бросившимся бежать кто куда. — А я пойду на станцию, свяжусь, с кем надо, и выясню, что происходит». Но меня никто не слушал. Я уже перестал быть командиром. Этот приказ не выступать подорвал доверие ко мне. Минеры отошли от тоннелей и бросили взрывчатку в Искыр. Ты думаешь, мне было легко? Если бы сейчас пришел настоящий сигнал начать восстание, никто не последовал бы за мной. Намокший порох не взрывается. Люди зашумели. «Куда же теперь нам деваться? Дома жены и дети спросят нас, почему возвратились. В селе не сможем показаться. «Что-то уж очень быстро вы спихнули царя! Где же ваше братство и равенство, в реке, что ли, их утопили?» — спросят нас».

Я скрылся. И никто не знал, где я. Связался с Пешо Митовым — нашим товарищем, отвечавшим за организацию восстания в Мездре. И он тоже получил указание об отмене восстания. Железнодорожники отказались поддержать повстанцев. От них я узнал, что вы все же восстали, и попытался добраться до Врацы. Город был блокирован. Я узнал, что все руководство арестовано еще до начала восстания. Ни с кем встретиться не удалось. Тогда я направился к вам, туда, где было восстание. Пробирался с трудом, нарываясь на засады. Белогвардейцы из «Плакалницы» хотели убить меня. До вас добрался с опозданием. Вместо того чтобы включиться в бой, пришлось присоединиться к отступающим…

Гаврил пошел вперед, не желая больше слушать меня. Я ждал, когда он выскажется, а Гаврил только время от времени угрюмо посматривал на меня. Мои объяснения, видимо, не удовлетворяли его. Столько лет совместной подпольной работы, и вдруг — разрыв. Я чувствовал себя одиноким, вне рядов товарищей. Как же я смогу жить за границей без друзей? С гор мы видели, как горят села. Не выдержав его молчаливого обвинения, я со вздохом произнес:

— Почему так получилось? Объясни мне!

Мои слова обожгли Гаврила. Он тяжело вздохнул и повел плечами. Пока мы не перешли границу, он не сказал ни слова. И только когда опасность быть пойманным миновала, он произнес:

— И все же ты не сказал мне правды. Такие приказы приходили и к другим, но люди восставали, а вы испугались! Не так ли?

— Не в испуге дело! — обиженно возразил я. — Ведь должна же быть партийная дисциплина.

— О какой партийной дисциплине ты говоришь, когда вся Болгария поднялась, а вы разбежались!

— Разве только мы не восстали? Враца не поднялась. Рабочие из Елисейны и с рудника «Плакалница», перникские шахтеры… Не восстал пролетариат и в Софии…

— Если бы вы взорвали тоннели, к Враце не подошли бы воинские части, мы захватили бы город и двинулись бы на Софию. По нашему примеру поднялись бы и другие города.

— И все же это восстание не имело бы успеха. Мы упустили шанс девятого июня и сейчас не были едины… Тогда мы не были готовы захватить власть революционным путем, о революции только говорили. Теперь же, когда народные массы были готовы, в верхах произошел раскол. Разве не понятно: не виновата трудовая Болгария в том, что не поднялась, не виноваты и мы! Разве наша вина, что переместился центр восстания? Надо призвать к ответу тех, кто виновен в провале! Во всем этом надо как следует разобраться!

— И все-таки мы установили рабоче-крестьянскую власть. Целую неделю управлялись без царя-государя, а вы разбежались, не сделав ни единого выстрела.

И тогда, охваченный каким-то дьявольским искушением, я взорвался:

— Вы вот восстали, а что из этого вышло? Погибли тысячи товарищей, а вас все равно разгромили!

— Как ты мог это сказать? Член военной тройки и командир отряда!

— И твой шурин был назначен командиром отряда, а не восстал.

— Капитулянт. Такие, как ты и он, помогли врагу справиться с восстанием.

Гаврил не сдержался и замахнулся. Я качнулся от звонкой пощечины — она была неожиданной, как вспышка молнии. В ушах у меня звенело. Кровь бросилась в голову.

— Я капитулянт?! — крикнул я, выхватив пистолет.

Я негодовал. Из глаз текли слезы обиды, лицо свела судорога, горло сжала спазма.