Огненные зори

Она не слышала его слов, он окликнул ее, и она встрепенулась.

— Следят за мной, едва смогла вырваться, — прошептала Крскяна, озираясь.

И кудрявые кусты, и загон, и все вокруг выглядело сейчас чужим, далеким, холодным. Женщина почувствовала вдруг, что катится куда-то вниз, в яму, которую сама себе вырыла. Ноги ее подкашивались, она качалась вправо-влево, как кривое колесо в глубокой колее, из которой нельзя выбраться. Она задыхалась…

Крскяна взяла ложку.

— Вы едите с таким аппетитом, что и мне захотелось! — промолвила она удивительно спокойным голосом и съела ложку простокваши. Потом подняла глаза и посмотрела на Замфира. Ее глаза, такие усталые вначале, стали ясными. На какой-то миг они оставались пустыми, безжизненными. Однако вскоре в них загорелась какая-то искорка, отражение робкого света, пробивающегося сквозь листву. Она оперлась ладонями о холодную землю и поднялась. На лице ее появилась странная улыбка.

— Замфир, прощай! — засмеялась она сквозь слезы, обняла брата и поцеловала.

— Ничего, наступит день, когда мы увидимся. Не плачь! — попрощался с ней Замфир.

Она отскочила от него как ошпаренная. Слезы брата словно вернули ей разум, и она убежала.

Как только Крскяна появилась в селе, Барбиняк бросился ей навстречу, взял за руку, отвел домой и усадил на стул.

— Идите в Гравин-Дол. Они там, — прошептала Крскяна и потеряла сознание.

Когда полиция и солдаты спустились от Рстинки в Гравин-Дол и осторожно приблизились к землянке, то увидели на поляне Замфира. Он лежал на опавшей листве, закинув руку вверх и устремив безжизненные глаза в холодное небо. В смерти он был так же красив, как и в жизни. Товарищ его чуть поодаль корчился в последних муках. И хотя оба они уже не представляли опасности, каратели всю ночь не смели приблизиться к ним…

Глашатай объявил, что главарь разбойничьей банды Замфир Попов и его товарищ обнаружены и убиты в перестрелке. О яде никто не узнал.

Все это произошло во время жатвы. Пекло солнце. Словно гром, пришла в поле весть о гибели командира повстанцев. Жнецы выпустили из рук серпы. Люди бросились к селу. Со всех сторон туда стекались встревоженные крестьяне. Долго стоял народ на площади. Казалось, со стороны Петрохана на поля обрушилась буря и уничтожила все, что было собрано.

На следующий день люди с раннего утра уже были в городе — пришли взглянуть на Замфира, проститься с ним. Оба повстанца лежали на площади. Люди, сжав губы, со слезами на глазах проходили мимо двух тел. Замфир лежал с разбитой головой. Его окоченевшая правая рука была поднята вверх, словно он хотел схватиться за что-то, чтобы подняться и ринуться в бой. Так и в смерти он запечатлел неутомимую жажду жизни и стремление к борьбе. Молодчики из шпиц-команды пинали труп ногами, били прикладами поднятую вверх руку, но она не опускалась. Временами казалось, что командир вырвется из когтей смерти…

Замфир был мертв, но враги следили за ним, как когда-то за живым во время собраний. А в памяти людей жили его слова: «Мы отступили, но рано или поздно победим, потому что на свете есть Москва!» Он всегда, когда говорил, выбрасывал руку вверх.

Тела двух героев, погибших из-за предательства, куда-то унесли. Но казалось, что там, на площади, осталась поднятая рука Замфира Попова. Командира уже не было в живых, а все словно видели его сжатую в кулак руку. Когда на площадь приходил кто-нибудь из лагеря врага и старался увидеть эту руку, она исчезала, чтобы появиться снова, когда подойдет свой. Народ говорил об этой руке, как о легенде. Это пугало убийц. Полицейские приходили на площадь даже ночью, чтобы посмотреть, правда ли это. Но руки не видели, а видели только людей, собравшихся на том месте, где когда-то лежали убитые. Люди стояли, тихо переговариваясь. Огоньки цигарок светились в темноте.

— Расходись! — прокатывалось по площади, и люди уходили.

«Как мы могли допустить это? Мы ведь потеряли нового Левского»[14], — звучал издалека, из Москвы, голос Димитрова.

КИТАНА, ДОЧЬ НАЧАЛЬНИКА

Она была единственной дочерью околийского начальника. Двое других его детей, мальчики, были старше. Выросли они как-то без особых забот и стали мужчинами, рослыми, как и их отец. Он не уделял им много внимания, словно вся его любовь сосредоточилась на младшей, появившейся на свет довольно поздно и причинявшей родителям много хлопот. Она совсем не походила на своих братьев. Те в раннем детстве спали ночью как убитые, а Кита была капризной, будила всех по два-три раза за ночь. Приглашали доктора, тот осматривал девочку, но никакой болезни не находил. Мать иногда сердилась так, что готова была отшлепать ребенка, но отец не давал — питал к дочке какую-то особую слабость. Говорят, что так уж заведено: матери любят больше мальчиков, а отцы — девочек.

— Последыши все такие. Как поздние цыплята, — говорили соседи. Они видели, что лампа в доме начальника зажигается ночью по два-три раза, а то и до утра светит.

— Просто урод какой-то! — откровенно признавалась мать разговорчивым соседкам.