Огненный азимут

Мать затопила печку, напарила каких-то трав, и старуш­ка долго обмывала его тело настоем, потом укутала Макара в мокрые полотенца. То ли от этого, то ли от чего другого, но он вскоре встал на ноги.

С того времени Макар начал ходить к баптистам. Искал у них забвения от несправедливостей и бед, одолевавших его в последние годы. Слушал проповеди каких-то незнакомых людей, которые появлялись на день-два и исчезали. Говори­ли проповедники красиво, и Макар думал, что слова их чис­той воды правда. "Если бы все люди на земле, — думал он,— поверили в бога, полюбили ближних своих, как себя, не бы­ло бы на свете горя".

Однажды он возвращался с моленья. Медленно, словно нехотя, падал мелкий снег. На западе, сквозь негустую пеле­ну тумана, просвечивало небо. Там, на самом горизонте, снег казался розовым и ярко горел в солнечных лучах. Макар впервые за этот год почувствовал спокойную красоту при­роды.

Дикий крик и хохот испугали его. Он торопливо сошел с дороги в снег, увидев перед собой задыхавшуюся конскую морду, расписной возок и каких-то пьяных, крикливых лю­дей. Опомнившись, Макар сразу их узнал.

— Ура! Хлопцы, вот он!

Забудька соскочил с возка, обхватил Макара сильными, как клещи, руками.

— Крестничек мой, сукин сын, где тебя черти носят?

Макар пытался освободиться из тугих объятий и не мог.

С возка соскочил Агрызка и тоже полез обниматься.

— Мне домой надо, — смущенно залепетал Макар, все же немного обрадованный этой встречей.

Злиться теперь было грешно. Закон есть закон, а согласно ему надо прощать обиды даже врагам. Забудька тащил Ма­кара в возок и что-то бормотал пьяным, непослушным язы­ком. И Макар сдался.

Гостили они на хуторе. Хозяин — подвижной, жуликова­тый старовер, с густой широкой бородой — угощал по-цар­ски, поставив на стол сразу ведро самогонки. Макар попы­тался отказаться, угрюмо объяснил полицаям:

— Мне, браточки, вера теперь не разрешает за губу за­кладывать.

Забудька хохотал, посчитав отговорку Макара обыкно­венной шуткой. Хозяин же, очевидно, принял слова Сидо­ренка за правду. Обняв Макара, он горячо убеждал:

— Вера ведь у нас одна, Христова. А Христос-то, бог наш, сам пил в Канне Галилейской. Опять же причастие — это вино и хлеб, ведь сказано в священном писании: вино — кровь моя, хлеб — тело моё...

Макар слушал хозяина и удивлялся: только поверни священное писание, и все оправдаешь. Подумал и начал опрокидывать в рот стакан за стаканом, не отставая от дру­гих, не чувствуя хмеля.

Очнулся он с тяжелой головой. Словно сквозь туман, вспомнил вчерашнюю гулянку, яростный спор с хозяином о религии, какую-то нагловатую девку, что все лезла цело­ваться, дикую стрельбу в лесу по Агрызковой шапке, беше­ную скачку на лошадях, тусклый огонь фонаря и вопли человека, которого бил Забудька.

Он лежал на соломе в полицейской комнате. Рядом спали остальные. В углу стояли винтовки, а из-за двери слышался чей-то стон. Макар напился вонючей воды из ведра. Голова еще сильнее разболелась. Попытался разбудить Агрызку, но тот спал мертвым сном. Тогда Макар отворил дверь, загля­нул в соседнюю комнатку, где когда-то провел свою первую ночь в полиции. Обросший, взлохмаченный человек вскочил на ноги, испуганно забился в угол.

— Кто будешь? — спросил Макар,

— Пленный я, окруженец.

Макар, отступив на шаг в коридор, приказал:

— Мотай отсюда и не оглядывайся.

Человек быстро пробежал мимо него, Макар только за­метил черный кровоподтек под глазом и толстую рассечен­ную губу.

"Теперь и мне пора сматываться", — подумал он, вдруг твердо решив, что оставаться тут нельзя.

С неделю Макара прятала в подвале под хатой та стару­ха, что приходила к нему в Тишковку. Макар никому не говорил, почему он прячется. За эти дни он оброс густой ры­жей бородой. Изредка ходил на моленья, отмаливал недав­ний пьяный грех.

Несколько раз его навещала мать, рассказывала, что при­езжал Забудька, искал Макара, угрожал, что повесит, когда поймает.

Макар теперь жил как во сне. Сидя в погребе, читал Евангелие, искал в нем ответа на каждый свой шаг.

Однажды старая Домна позвала его в хату. Он вылез, удивившись, что сейчас день и неяркое солнце едва пробива­ется сквозь толстую наледь окон. На пороге сидела какая-то женщина, повязанная большим платком.

— Вот, сынок, что мы тут решили. Надо тебе подальше отсюда спрятаться. Сестра Устинья одинока, и ты, можно сказать, бобыль. Там тебе спокойней будет. Приглядитесь друг к другу, да и с богом живите.

Макар молчал, понимая, что здесь ему и в самом деле оставаться опасно. Но не хотелось и покидать родные места, неведомо куда идти с этой молчаливой, незнакомой жен­щиной.

— Чего же ты молчишь, как пень еловый? — спросила Домна.

— Я, тетка, женатый, — проговорил Макар.

Домна замахала руками.

— Эх, женатый... Где она у тебя, твоя жена? Да я тебя и не сватаю... Сами решайте. А только укрывать тебя я боль­ше не могу.

"Я теперь словно лист в поле, — подумал Макар, — гонит ветер, а куда принесет, никто не знает. Придется идти".