Огненный азимут

— Воды бы теперь... Тошно... — И, помолчав, добавил: — Никогда не думал, что убивать так страшно. А они ведь каждый день убивают... С ума можно сойти.

Зима надежно скрыла следы расправы. Замело снегом дорогу, по которой коршуковцы везли немецких офицеров в торфопоселок. Мороз сковал карьеры, где под синеватым льдом нашли последнее пристанище Дерлиндер и его банда.

Зима спокойно улеглась и на Заболоцких хуторах. С не­делю коршуковцы отлеживались по хатам. Никто из хуторян и не догадывался, кого они приютили. В тот год немало осе­дало в деревнях окруженцев: солдат и командиров, ополчен­цев из-под Вязьмы, молчаливых людей неизвестно каких должностей и званий, беженцев из города — всякого люда, что не хотел или не мог возвращаться домой.

Коршуков с Чабановским жили в старой холодной хате. Дни им казались бесконечно длинными с опостылевшими разговорами об одном и том же. Все это было похоже на тюрьму. Оба страдали от нестерпимой тоски. Коршукова тя­нуло к Ядвисе, но с того дня, как с ним поселился Чабанов­ский, он старался сдерживать свои чувства. Ядвися злилась на Чабановского, но молча переживала свою боль. Только из­редка она поглядывала на Коршукова или невзначай каса­лась руки любимого.

На хуторах как-то появился понурый круглолицый окруженец. Он поселился в крайней от болота хате, хотя собирал­ся идти куда-то на Смоленщину. Днем окруженец возился во дворе: колол дрова, носил воду, чинил поваленный ветром забор. Вечером шел к кому-нибудь на посиделки. Говорил он все больше о плене, об издевательствах немцев над узниками лагерей. Посидев немного, возвращался домой. Коротко­ногая, такая же, как и окруженец, круглолицая Виктория, овдовевшая еще в финскую войну, хвасталась своим постояль­цем:

— Не человек — золото. А какой работник! Аккуратист, и никогда слова плохого не скажет.

После ужина, когда Чабановский с Коршуковым вышли на улицу и любовались яркими во тьме звездами, прибежал Ленька Выганец, тот черноволосый сибиряк, что упросил когда-то Ядвисю забрать Чабановского из лагеря.

— Не нравится мне этот тип, — начал он, не поздоровав­шись. — Не могу его видеть, и весь сказ. Начнет про плен, ну точно о чужих слов. Похоже, сам и не был там ни­когда.

— Думаешь, на след напали? — спросил Чабановский.

— Черт его знает...

Коршуков зябко повел плечами и предложил пойти в хату.

Когда вошли и сели в темноте рядом на сене, Коршуков проговорил:

— Я теперь во что хочешь поверю. Подлости человече­ской нет пределов. Мне бы с ним потолковать с глазу на глаз.

— Это ни к чему, — отрезал Чабановский. — Не могли немцы о нас пронюхать. Случай.

- А мы за ним понаблюдаем, — пообещал Выганец.

Дней пять было спокойно. Потом опять пришел Ленька. Утром. Лег на сено, раскинул руки.

— Застукал я его, эту сволочь. Сегодня он под окном ва­шей хаты стоял. Все к чему-то прислушивался.

— А мы ведь до поздней ночи не спали, — сказал Кор­шуков.— Все решали, что дальше делать.

— Ну, а разве я не говорил вам? Теперь придется сматы­вать удочки.

— Без паники, — остановил его Чабановский. — Он еще дома? Кто следит?

— Василь с Андреем.

— Иди к старосте, уговори, чтоб задержал его. Пускай посадит куда-нибудь, а сам попросись сходить в полицию. Мы с Коршуковым будем ждать тебя за лесом. Ну живо!

Выганец выскочил из хаты, грохнув дверью.

Откинув подушку, Чабановский достал парабеллум, за­глянул в ствол.

— Впервые эта штучка сослужит святую службу, — ска­зал он задумчиво.

— Полагаешь — лазутчик?

— Там будет видно. По всему чувствуется — не наш. Позови Владека.

Еще через полчаса Коршуков и Чабановский задворка­ми выбрались в густой ельник.

Ленька нашел их на условленном месте. Оба, ожидая его, посинели от холода. Легкие немецкие шинели грели плохо.

— Ну как там? — нетерпеливо спросил Чабановский.

— Сидит как миленький. Испугался.

— Сейчас Владек подъедет. Мы его в Баравуху за конем послали. Немцам не положено пешком ходить.

Топтались на месте, чтоб согреться. Слушали звонкую морозную тишину. Низовой порывистый ветер гнал позем­ку, наметал курганчики снега у кустов и кочек.

Наконец подъехал Владек. Чему-то усмехнулся.

— Вылитые фрицы,— говорил он, оскаливая белые зубы и вылезая из саней.— Аж страшно на вас смотреть.

— Поедешь на торфопоселок,— приказал Чабанов­ский.— Коня надо сегодня же отдать хозяину.

Ленька сел за кучера, натянул вожжи. Лениво махая хвостом, конь неохотно брел по заметенной дороге.

— Тебе, Станислав Титович, придется молчать. Мы с Ленькой говорить будем.

— Я с ним потом поговорю,— пообещал Коршуков.— Меня очень интересует, что этот человек в свое оправдание скажет. По-моему, ежели удалось тебе выбраться от немцев, тикай подальше, чтоб сам черт не нашел...

Пьяноватый с самого утра староста выбежал во двор без шапки. Злой северный ветер взлохматил редкие седоватые волосы, оголил белую лысину.

— Не сбежал задержанный? — спросил Ленька.— Ви­дишь, сами господа офицеры заинтересовались. Где он?

— В бане сидит. — Староста, не сводя взгляда с Коршу­кова, сказал Леньке: — Ну просто диво, как этот сутулый немец на тишковского председателя похож. Как две капли воды.