Огненный дождь

ПЕСНЯ О ЦВЕТУЩИХ УСТАХ

Садовник розу преподнес
тебе, заметив горделиво:
— Взгляните, как она красива,
на свете нет прекрасней роз.

— Несправедливо мненье ваше! —
воскликнул с пылом я в ответ. —
И аромат хорош, и цвет,
но знаю: есть цветок и краше.

И ты за рыцарский порыв
меня улыбкой наградила.
Садовник прочь побрел уныло,
в молчанье голову склонив.

Перевод Кирилла Корконосенко

ПЕСНЯ О НАУКЕ ЛЮБВИ^{109}

Еще не изведав любви твоей меда, —
а слаще его в мире, видимо, нет, —
пытался постигнуть я жизни секрет,
ученым мужам не давал я прохода.

Твоей добиваясь любви непрестанно,
желая услышать ответный твой зов,
я спрашивал всех, каких мог, мудрецов:
скажите, в чем смерти великая тайна?

И ныне, любовью жестоко терзаем,
изранен, донельзя измучен душой,
я знаю, как знают и врач, и больной,
зачем мы живем и зачем умираем.

Перевод Артема Андреева

* * *

ПЕСНЬ ВО СЛАВУ ЖИЗНИ
        (Фрагменты)

Бодрая заря златая
нас проснуться побуждает
и любовь в нас пробуждает,
словно дева молодая.

Нежен свет лазурноглазый
со звездой в небесном створе, —
но ее сокроют вскоре
кроною густою вязы.

Над землею вновь струится
свет, слепящий красотою,
и молитвою святою
к небесам взлетает птица.

Над поляною тенистой
свет-волшебник проплывает
и алмазами сверкает
в утренней траве росистой.

Свет, наш мир омывший щедро
до морских бровей соленых^{110},
песен жаждет он стозвонных
и от птицы, и от ветра.

<…>

Любовь живет победоносно
в цветущей розе, в деве юной,
она весенней ночью лунной
летит посланницею звездной.

Она — идиллия лесная,
где кипарис во всем величье
стоит, как страж надежный, птичье
гнездо ветвями охраняя.

Вина веселье золотое, —
в нем розы нежно расцветают,
в нем клавиши зубов сверкают
улыбкой ярко молодою.

Страсть, побеждающая в каждой
душе преступные желанья.
И в зное бронзовом рычанье
льва, что вконец измучен жаждой.

Сон ткани тюлевой, рожденной
лететь крылато, словно птица.
Глаза любимой — в них лучится
лазурь морей и небосклона.

Перевод Виктора Андреева

Из сборника «Роковые рассказы» {111}

Секрет Дон Хуана {112}

Как-то недавно мы притащились на одну из наших, по обыкновению пустячных и оттого ставших повинностью, встреч в этом суматошном, ошалевшем от избытка людей городе, как водится, опоздав, — в столице на свидания принято опаздывать; ясное дело, речь не о любовных свиданиях, надеюсь, на них являются вовремя, — и нам не удалось сразу найти отдельный кабинет в этом, по мне слишком шумном, ресторане, который, однако, наш амфитрион^{113} Хулио Д. считает в Буэнос-Айресе единственным, где прилично кормят и где могут спокойно посидеть четверо друзей, пожелавших без газетчиков отметить возвращение одного из них.

Итак, нам пришлось влиться в эту публику, разумеется очень нарядную, смешаться со всеми этими очень белокурыми дамами, очень тщательно выбритыми мужчинами, смириться с очень назойливым оркестром и с освещением, как в ювелирной лавке, пронзительно высвечивающим смысл пристальных взоров и цену вызывающих бриллиантов. Впрочем, на правах привилегированного клиента Хулио Д. заручился обещанием предоставить нам первый же освободившийся кабинет, чтобы выпить кофе в уединении.