Огненный дождь

Гардары и торинги взяли под себя почти всю Алтику. Почти. Но – не всю. Был на побережью Срединного моря одинокий форт, носящий громкое название «Шип Розы». Серые низкие стены вздымались словно из самих скал, на которых он стоял, гарнизон – три когорты стратиотов да банда акритов, был благоразумен и без нужды не высовывался за ворота, к которым вела единственная дорога. По нужде, кстати, тоже за ворота выходить не требовалось. Одинокий форт, вдали от селений, вдали от дорог. Базиликанцы вряд ли собирались всерьёз его оборонять, гардары либо забыли про его существование, либо предпочли не обращать на его существование внимания и сохранить таким образом бойцов для дел более славных. Так и жили – вокруг война, а главное событие за стенами «Шипа Розы» – жена трибуна Аникия, стратига форта, родила три дня назад мальчика. Назвали Филиппом Аникусом, карапуз славный и с таким голосом, словно с младенчества решил трибуном заделаться! Отец, которому до рождения первенца успело минуть сорок зим, седой, но крепкий муж немалого ума, все эти три дня ходил пьяный от счастья и протрезвел лишь тогда, когда минувшей ночью в ворота его форта постучал камчой смуглый до черноты, да ещё и черноволосый всадник. Номад, несомненно. За спиной у него нестройной колонной до самого подножья холма растянулась лента лёгкой конницы.

Трибуна, разумеется, ради такого дела выдернули из тёплой эдикулы109, наконец-то получившей обитателя. Там кир Аникий постигал новую для себя науку – укладывал наследника спать. Пока получалось не слишком хорошо, но трибун – всем известно – славился своим упрямством. Никого не удивит, если через месяц малыш Филипп будет признавать только отца! Правда сиську ему всё равно мать будет давать. Героическая женщина! Сама решила выкормить!

Злой и враз промёрзший, Аникий поначалу был чересчур резок и даже наорал на часового, на самом деле ни в чём не повинного. Тот попытался оправдаться, получил добавку и заткнулся, обиженный. Потом чуть не досталось номаду, но он оказался ничем не хуже трибуна и не меньше четверти часа над дорогой и стеной крепчала миг от мига чернейшая и непристойнейшая пря. Потом трибун и всадник, назвавшийся тарханом Илепшей выдохлись и разговор пошёл вполне нормальный. На нормальных тонах. Впрочем, вполне возможно, тому причиной – севшие голоса. Результатом того разговора были раскрытые ворота. И – влившиеся в гарнизон форта четыре сотни номадов. Усталых, на усталых конях…

Теперь, по зрелому размышлению, на рассвете, трибун уже не так уверен был в своей правоте. Да, форт получил под свою руку четыреста отличных воинов, всадников и разведчиков и теперь можно было думать о более активных действиях. С другой стороны, они уже привыкли жить в покое, почитая своей службой оборону «Шипа Розы». Теперь же волей-неволей приходилось задумываться о войне. Почему – неволей? А что прикажете делать, когда внизу, у подножья, разбили свой лагерь никак не меньше пяти сотен северных варваров? Вон – жгут костры, песни свои поют так, что до воротной башни долетают. Проклятые! И будь прокляты номады! Теперь уже можно честно признаться: тишина закончилась. Гардары вряд ли просто так ставили свой лагерь здесь. Они уже не уйдут.

Аникий уже собрался позвать трибуна Серхия, своего верного помощника во всех свершениях, а заодно – свояка, но тут услышал за спиной надтреснутый голос, принадлежащий тому самому номаду – тархану Илепше или как его там.

-Любуешься?

-Любуюсь! – коротко ответил Аникий, всем своим видом показывая, что хотел бы этим ответом и ограничиться. Не тут-то было!

-Да, и мне тоже нравится такая картина! – номад облокотился на забороло и несколько мгновений молча смотрел вниз. – Беззаботный лагерь, в котором раза в три меньше воинов, чем у тебя, сарт! И они даже не ограждены частоколом! Прикажи атаковать, и мы сотрём их в порошок!

-Как ты не любишь варваров! – пробормотал трибун, делая вид, что задумался.

-Да, не люблю! – резко сказал Илепша. – Не варваров – гардар! Ненавижу. Мой брат погиб в бою с ними. И брат моей жены, и мой дед… Будь моя воля, я развернул бы всю конницу кланов на Восход и стёр бы их с лица земли!

-А приходится тратить их в боях на чужой земле! – усмехнулся против воли втянутый в разговор Аникий. – Что ж, можешь считать, что я тебя понимаю! Но своих стратиотов в бой не пошлю, извини. Тебе они чужие, а мне – как дети! Каждого из полутора тысяч знаю, каждого как сына люблю. Разве можно сынов на смерть бросать?! Да и откуда ты ведаешь, что внизу – втрое меньше воинов, чем у нас?

-Внизу четыре дюжины и ещё два костра! – надменно пояснил Илепша. – У каждого костра – по десять воинов, сколько будет?

-Ну, номад, ты даёшь! – искренне изумился трибун. – Ты ж сам должен быть хитрецом!

В лицо Илепши словно кипятком плеснуло. Он побурел, даже в утренних сумерках видно – смутился. Видно, в горячке не подумал, а теперь уже поздно было признаваться.