Огненный крест. Бывшие

Я понимал, как неосторожно и опасно вести дневники. Ведь это готовый обвинительный акт против самого себя да еще выдача своих товарищей. Они с тобой откровенны, а ты записями бесед, спорами в дневнике с их мнениями подставляешь их. Очень подробны, интресны те семь главных дневников-книг, так и не обнаруженных КГБ. Они — настоящие документы времени; я бы сказал, это уже вещи заметной общественной ценности, они уже как бы не принадлежат мне.

С начала 80-х годов я повел тот последний из главных дневников, который и составил гордый улов Лубянки. В то время я начал выдавать чистовой вариант своего романа «Тайная Россия». Я знал: если гэбэшники что-либо пронюхают о романе — не только мне конец, но и всем родным несдобровать. Что касается себя, я не обольщался: не будет в таком случае ни суда, ни лагеря. Такую книгу они простить не смогут никогда и никому. Я знал: они просто убьют меня, а убийство оформят, скажем, как гибель от разрыва сердца или какого-то удушья… Опыт у них на сей счет богатый. Поэтому последний из главных дневников я вел предельно скупо. Записи чаще всего протокольные, скучноватые, но если бы их стал читать я — дневник сразу бы заговорил. Я лишь схематично обрисовывал события. Такими записями я уже никого не мог подвести в случае своего ареста. Не исключаю, в каких-то записях, когда умирали близкие, я открывался, но опять-таки не выдавая мира друзей, связей, привязанностей — это начисто отсутствует в дневнике, но лишь в этом, последнем: я ведь писал тогда «Тайную Россию».

Из этого дневника на Лубянке ничего не узнают, кроме глубины того презрения и ненависти к ним и глубокой обиды за народ, который так и не призовет их к суду за все измывательства и продолжения измывательств. Ведь они преступны с головы до пят своим прошлым и настоящим — и ничего, продолжают делать свое дело.

В том дневнике я не раз писал, что хочу убить себя: земной смысл жизни преследовал — одно свиное хамское рыло. Вот это их должно было порадовать. Для них такое — бальзам. И еще достаточно писал о страсти к женщине…

При всей боли за утрату дневников я, однако, испытываю удовлетворение: я никого не подвел. Ибо, покуда торчит этот дом-громило на Лубянке, закона на одной шестой части земной тверди нет, это начисто исключено.

Только обстановка бесправия и беззакония, которые царят в нашей стране, дает этой организации почетное гражданство с дополнением в виде совершенной безнаказанности.

Лоб в лоб я встретился с этой благородной службой в ходе избирательной кампании весной 1989 г. Я тогда, наверное, первый в стране включил в свою программу пункт о контроле над деятельностью КГБ и о его ответственности перед законом. Это была первоочередная задача: разморозить людей, растопить леденящий ужас перед КГБ; без преодоления этого состояния, причем всем обществом, было бы невозможно движение к свободе, да и само свободное слово. Имелись в моей программе и другие сверхкрамольные (разумеется, по тем временам) пункты, например многопартийность.

Тогда данное требование воспринималось как преступление против общества. Я вел кампанию в марте, апреле, мае (я был избран после второго тура голосования). Жили мы с женой тогда на Криворожской, что возле метро «Нагорная»: крохотная однокомнатная квартирка, насквозь проеденная клопами (мы вынуждены были снимать ее, рады были и такой). Гэбэшники посещали ее, наверное, каждый день, стоило нам только уйти. Тогда-то я и столкнулся с их пониманием законности и защиты Отечества.

Я вел кампанию полубольным. Чтобы подкрепить сердце, я прибег к внутривенным вливаниям рибоксина. Данный препарат я знаю достаточно. До последних лет на этих препаратах (только в таблет-. ках) тренировалась сборная страны по тяжелой атлетике. Препарат заметно улучшает деятельность сердечно-сосудистой системы, повышая общую выносливость, или, как говорят, энергетику сердца.

Ампулы лежали в упаковке —12 штук. Первые два-три вливания в вену прошли, как и подобает, а вот последующие… Сразу же после инъекции я почувствовал чрезвычайное угнетение сердечной деятельности с такой же внезапной психической подавленностью. Препарат никак не мог дать подобной реакции. Через день повторная инъекция — и опять тот же неприятно-опасный эффект.

Мы с женой стали разглядывать ампулы. Привлекли внимание пустые ампулы самых первых инъекций. Маркировка на стекле держалась крепко, стереть пальцем ее было почти невозможно, и само стекло толстое, крепкое. А вот эти ампулы… Только коснись пальцем, и стекло остается без краски букв, а сами ампулы очень хрупкие, совсем не похожи на те, что были до сих пор.

Я передал коробку для анализа другу — он крупный химик. Выданный им анализ ошеломил! Содержимое ампул не соответствовало формуле рибоксина. Мой друг выяснил у фармакологов, что это за состав. В ампулах находился мощный депрессант с добавками.