«Опубликованные недавно в газете «Московские новости» данные о существующей в ведомстве Берии секретной лаборатории по проведению опытов на людях не явились новостью для венгерского историка Миклоша Куна — одного из крупнейших в мире специалистов по истории СССР, и особенно истории НКВД (это ведь не случайно, что историк СССР является и историком ВЧК-КГБ, одно без другого невозможно. —
Лаборатория под руководством Судоплатова, о котором идет речь, существовала в недрах НКВД еще в конце 20-х годов, когда во главе этого ведомства находился Генрих Ягода. Сначала она проводила опыты на животных, а затем добралась и до людей (надо полагать, одним из таких людей явился Максим Горький. —
Судоплатов, которого Кун называет «советским Эйхманом», с не меньшим основанием может быть охарактеризован как «советский Менгеле» или «советский Скорцени».
Во время войны он возглавлял особое карательное подразделение, действовавшее в районе активного партизанского движения и имевшее целью ликвидацию партизанских командиров, проявлявших, по мнению московских руководителей, чрезмерную самостоятельность. После освобождения от гитлеровцев Западной Украины Судоплатов занимался выявлением «неблагонадежных элементов» среди тамошнего населения. По свидетельству одного из помощников Судоплатова, Меньшагова, его шеф лично принимал участие в пытках и особенно любил собственноручно пытать женщин.
Начав войну в звании майора, Судоплатов закончил ее генерал-лейтенантом (вон куда может клещевина увести!
После отбытия наказания (в основном во владимирской тюрьме) Судоплатов вернулся в Москву и без труда получил там работу и квартиру. В настоящее время, по имеющимся у Куна сведениям, он продолжает безбедно жить в Москве, получая хорошую пенсию».
Да и как посмеет обидеть старика советская власть! Она же знает, чем обязана вот таким Судоплатовым. Как говорится, ворон ворону глаз не выклюет.
В 1952 г. терапевт кремлевской больницы Софья Исааковна Эйтингон оказалась на Лубянке по делу «врачей-отравителей» (престарелый диктатор усмотрел в своих немочах козни врачей). После инсульта и смерти диктатора в марте 1953-го и своей безусловной реабилитации Софья Исааковна наотрез отказалась служить в «кремлевке» (так в просторечии именуют данное лечебное заведение, до сих пор о нем бытует шутка: «Врачи анкетные — полы паркетные»). Со второй половины 60-х годов и до 1977-го я обращался преимущественно к Софье Исааковне (естественно, каждый визит за плату). Она была терапевтом высокого класса.
От нее я неоднократно слышал о старшем брате, который подвергся репрессиям и теперь опасно хворает. Я относился к ее жалобам с сочувствием, не проявляя, однако, интереса к самому брату. Тогда, доживая, мучилась в болезнях целая когорта бывших заключенных: они сотнями и сотнями тысяч хлынули из лагерей и тюрем после 1956 г. Что брат?.. Всего лишь еще одна беда.
С Софьей Исааковной мы встречались десятки раз, можно сказать, дружили. Она рассказывала об аресте и обыске («„Разденьтесь!.. Повернитесь кругом!.. Нагнитесь. Положите руки на ягодицы. Раздвиньте!11
Если обыскивает женщина, она… надев резиновую перчатку, выщупывает влагалище…» — из справочника Жака Росси), о ретивом полковнике Рюмине, допросах, «наседках», предателях… Отложился в памяти один из рассказов. Нахраписто и особенно оскорбительно вел допросы один из следователей, высокий красивый полковник. Обессиленная, измученная, не имеющая возможности постоять за себя, Софья Исааковна (тогда еще сравнительно молодая женщина), повинуясь неосознанному порыву, как бы невзначай обронила на очередном допросе: «Вы знаете, гражданин начальник, я опытный врач и смею вас заверить — вы больны давно и неизлечимо: у вас запущенная форма рака». Сказала страстно, убежденно и смолкла, закусив губу.