Огненный крест

Можно просто поглазеть на прохожих, на лица, одежду, полистать на уличном лотке яркий журнал с красотками во всех прелестях и позах, то есть «технику молодёжи», как говаривал наш помполит сухогруза, предупреждая увольняемых в город «не увлекаться этой техникой». Иль подивиться на многостраничную газету, напоминающую вместительный «гроссбух», который вмещает в себя все столичные новости и море рекламы. Ошеломило-таки, что ежедневная популярная у каракасцев такая вот газета выходит на ста двадцати страницах А-третьим типографским форматом. Тут же припомнил свои тюменские беды с газетной бумагой! Эх, раздобыть бы для своей «Тюмени литературной» хоть такое б количество кэгэ бумаги, что расходуется только на однодневный тираж этой сто двадцати страничной рекламной толстушки!

Заходим с Волковым в итальянский мясо-фруктовый магазинчик, что по соседству с его «кинтой», за высоким каменным двором которой кричат не только ночные «бесхозные» попугаи. Перед дверью на половину Аннушки, в огромной железной клетке, живёт разноцветный с мощным кривым клювом свой тропический абориген, домашний, невыразимо огромный и агрессивный.

«Говори, что бы попробовать хотел!» – кивает Волков на нагромождение диковинных фруктов и овощей над прилавком. «Никогда не пробовал папайю!»

Папайя – тропический фрукт (может, овощ?) продолговатой формы, похожий на наш «перестроечный» огурец, только массивнее, с желтой кисловато-сладкой мякотью. Очень хорошо размягчает мясо. Это изобретение местных студентов. Они, студенты, как всюду, хоть при социализме, хоть при капитализме, бедная прослойка общества. Конечно же, коль завелась монета, берут самое дешевое мясо – жесткие части туши. Кладут дольки папайи на мясо, оставляют так для взаимодействия часа на два. Мясо впитывает сок папайи, размягчается, приобретает замечательный вкус.

Познания мои о Каракасе пополнились сегодня и поездкой в метро. Оно неглубокое, но, как в московском, при входе стоят непременные тумбы с «жертвенной» прорезью, куда бросается не пятак, как в Москве, а купленный в кассе картонный жетончик, который моментально заглатывается и выдается тебе автоматически после прохода через вертушку заграждения. На выходе из метро надо снова сунуть жетончик в автомат, который уже ничего не выдает, поглощает, но зато открывает тебе выход на свободу. О-о, тут я невольно припомнил, как в японском порту Кобе, на воздушном метро, воздетом высоко над домами, где все автоматизировано, нет ни одного живого служащего-соглядатая, мы нашей «толпой» едва не застряли на выходе, неразумно смяв эти «пропуска». Хорошо, что не выбросили, не обнаружив мусорных урн на чистейшей платформе «воздушки». Автомат нас «понял», сглотив и жестоко помятые жетончики, растворив немые железные ворота висящей над землёй станции-платформы...

Каракасское метро тоже чистейшее, вагоны с оранжевыми сидениями. Эта оранжевость забавно контрастирует со смуглыми мулатскими и черными негритянскими ликами, кои в уличной тол не столь бросаются в глаза. А тут-то, на фоне апельсиново жаркого дива!.. Ле-по-та, как заметил бы средневековый автор.

Выходим на улице Ориноко, названной в честь одной из самых могучих рек Южной Америки (вторая после Амазонки). Жаркие переулки, дворы, арки и площадки, то забитые автомобилями, то ремонтными мастерскими, то лавками, возле которых нагромождения пустой – деревянной и картонной – тары. Пахнет мазутом, маслами, бензином. Венесуэла – нефтяная страна. Латиноамериканский Кувейт иль, может быть, подобие родных палестин – тюменской нефтяной равнины, только здесь – под палящим солнцем и под сенью немыслимых для новичка тропических гиблых «урманов».

Посреди этих знакомых с моей трактористкой юности технических ароматов, столпотворений техники, тары, железяк и хлопотливого работного люда находим дверь в такую же, пахнущую железом, фирму, напоминающую конторку российского заведующего гаражом или машинно-тракторной станцией (МТМ), где нас приветливо встречает свой человек. Это Игорь Владимирович Гняздовский. Он же хозяин этой посреднической фирмы по продаже водяных насосов. Он же председатель Объединения кадет российских в Венесуэле. Ему семьдесят шесть лет от роду, а глаза блестят молодо, сам крепок, статен, подвижен.

– Да вот бы ничего... волос все меньше на голове остаётся! – откликается он на мой комплимент бодрому виду, при «солидном-то возрасте». И тут же, как бы опережая житейские вопросы, выдвигает ящичек рабочего стола, кладет перед нами томик Блока: Очень люблю стихи. Но мне все же ближе не Блок, а Сергей Есенин...