Огненный перст

Богатырь поравнялся с половцами, ждавшими на том берегу, направил своего чудо-коня в воду. В самом глубоком месте она едва доставала гнедому великану до колен.

– Братуша, ты? – раскатился над рекой звучный голос. – Ох, вырос!

– Стой! Куда? – крикнул Добрыня, но Ингварь ударил Василька каблуками в бока, поскакал навстречу.

Мимо с топотом, с брызгами пронесся половец, увозя серебро.

Сошлись с братом посреди брода. Обнялись. Вблизи стало видно, что исполином Борислав кажется из-за своего конищи, который был много выше и шире немаленького Василька.

Если брата в плену и мучили, то, видно, не очень сильно. Лицо у него было румяное и гладкое, за шесть лет нисколько не постаревшее. Под усами, диковинно загнутыми кверху наподобие двух половецких клинков, сверкали сахарные зубы.

Ингварь и забыл, какой Борис красивый. Первая жена у отца была половчанка, но светловолосая, потому что приходилась дочерью венгерской королевне и внучкой австрийскому херцогу. От перемешения многих кровей брат получился молодцом на загляденье. Глаза синие – в отца, кудри светлые – в австрийскую прабабку, усы черные – в половецкого деда, нос соколиный – в деда венгерского.

Одет Борис был не по-русски и не по-степному, а диковинно: плоской лепехой бархатная шапка, из которой торчит пышное перо неведомой птицы; кафтан с длинными разрезными рукавами; сапоги выше колен, с острыми шпорами. У пояса с одной стороны прямой германский меч, с другой короткая кривая сабля. Зачем – непонятно.

Крепко взяв младшего брата ладонями за щеки, Борис повертел Ингварю голову так и сяк. Расхохотался:

– Ну, здравствуй, Клюква. Уж не чаял, что на этом свете свидимся.

Улыбнулся и Ингварь. В самом деле – когда-то Борис звал его этим смешным прозвищем: Клюква.

Вспомнилось из детства. Борис сидит в саду, как всегда окруженный приятелями. Едят из лукошка малину, чему-то смеются. Маленький Ингварь поглядывает издали. Старший брат на него никогда не обращает внимания, в свой круг не зовет. Вдруг – о чудо – Борис манит рукой. «Эй, Клюква! Ягод дать?» Сам не свой от счастья, Ингварь бежит. Малины ему не хочется, но радостно, что позвали. Подбежал. А Борис ему, с оттяжкой, щелчок по середке лба. «У тебя своя клюква, ее и жри!». Больно. Мальчишки гогочут. Ингварь, потирая лоб, плетется обратно…

– Ты косоглазым три гривны-то дай, – сказал Борислав, поглядев назад. К тому берегу как раз подъезжала повозка. – Там наши латы. Тяжелые, без телеги не увезем.

– Чьи «наши»? – удивился Ингварь.

– Мои и Роландовы. – Брат потрепал своего коня по могучей холке. – На Руси таких доспехов ни за какие деньги не сыщешь. Они и там-то редкость.

И поехал к берегу, уверенный, что желание будет выполнено.

Закричал:

– Здорово, Добрыня! Здорово, соколы! Как вам под моим братом, князем Клюквой, проживается? Не кисло?

С каждым обнялся, каждого назвал по имени, да еще про родню спросил. Оказалось, всех помнит.

И стало, как в детстве. Борис окружен людьми, там смех и оживление, а Ингварь поодаль, один.

Гривны-то лишние у него с собой были. Захватил на случай, если половцы заметят среди брусков крашеную медь. Десятая часть гривен была фальшивая. Но половец прохлопал, не те на зуб кусал.

Пока брат балагурил с дружинниками, Ингварь расплатился за повозку. Степняки сразу повернули коней и помчали от реки прочь. Видно, тоже были рады, что обошлось без драки. Еще б им не радоваться – такая пожива! Не во всяком набеге столько добудешь.

В телеге горой лежали щитки и пластины полированной стали. Как всё это надеть и на ногах устоять – загадка.

– Поворачивай! Домой едем! – крикнул Ингварь.

Пришлось повторить приказ еще раз, громче. Только тогда услышали.

* * *

По дороге снова оказались вдвоем с братом. Ехали бок о бок, опередив всадников и стрелков.

– Жутко, поди, было, когда Тагыз пригрозил тебя конями разорвать? – спросил Ингварь, глядя снизу.

Когда Борис оказался рядом, живой и целый, сделалось стыдно своих сомнений: выкупать или не выкупать. Уберег Господь от греха страшного, какого себе по гроб не простишь.

Брат засмеялся:

– Ну, про коней-то я придумал, для жалости. Чтоб ты меня поскорей вызволил. Как бы Тагыз стал меня казнью казнить, если мы с ним двоюродные, от одного деда? Надоело мне, братка, кобылье молоко пить да жилистую баранину жевать. Я ведь в плену почти два месяца. В битве под Адрианополем взяли меня половцы из другой орды и перепродали Тагызу, как он мне родич. Двадцать коней Тагыз за меня отдал. Нашего брата, рытарей – по-вашему, именитых мужей, – под Адрианополем много захватили, так что стоили мы недорого.

Хотел Ингварь спросить, что за битва такая, кого с кем, но как услышал про выкуп – ахнул.

– Двадцать коней? Это ж двадцать гривен всего! Ладно бы Тагыз с меня пятьдесят потребовал или даже сто. Но четыреста?!

– Он и хотел просить сто. Но тогда не отдал бы Роланда и латы, – ухмыльнулся Борис. – А они мне дороги. Говорю ему: ты потребуй со Свиристеля вчетверо, но коня и доспехи отдай.