Огненный поток

От воспоминания о первой встрече с Захарием на борту «Ибиса» на глаза гомусты навернулись слезы. Столь скорое преображение наивного добродушного юноши в идеальное олицетворение эпохи Кали-юга казалось истинным чудом, и было приятно сознавать, что его, Ноб Киссина, скромная персона способствовала сей трансформации. Конечно, он сознавал свою невеликую роль в триумфе ликующего трио, однако ничуть не сомневался, что с приходом Судного дня и явлением Калки в земном обличье ему отдадут должное в приближении пралаи[104] на пару десятков лет как минимум. И этого достаточно, словесные излияния ему не нужны. С него довольно и того, что он первым среди соотечественников осознал предначертанную им судьбу: во имя ускорения конца света служить верными помощниками избранным предтечам Калки.

Ноб Киссин подумал о том, что именно «Ибис», удивительное средство преображений, направил его по судьбоносному пути, и преисполнился неудержимым желанием еще раз взглянуть на благословенное судно. В развевающемся шафрановом балахоне он выбежал на берег и узрел очередное чудо: «Ибис», последнее время стоявший на якоре у Восточного пункта, исчез.

В святилище Дити на утесе Ле-Морн-Брабан, вознесшемся в юго-западной оконечности Маврикия, особая пещера была отведена эпизоду из жизни Маддоу Колвера, известному как «Побег». В семействе Колверов эту часть Поминального храма любили все, а малыши особенно. Во время ежегодного паломничества на утес, что устраивали в Большие выходные, семья, затаив дыхание, ждала момента, когда Дити укажет на стилизованное изображение сампана с шестью узнаваемыми путниками: серангом Али (кроваво-красный рот), Джоду (три брови), Нилом (связка дневников), Раджу (кивер флейтиста), Кесри (традиционный мушкет) и, конечно, самим патриархом Маддоу Колвером.

— Вот, глядите! — восклицала Дити, и вся толпа свояков, своячениц, золовок и прочих деверей завороженно следила за ее пальцем, который, двигаясь по рисунку, повторял путь сампана от Коулуна до безлюдного «Ибиса» (второй помощник отправился на земельный аукцион, а матросы сошли на берег или дрыхли). — Вот оно как! — Затем палец указывал на серанга Али: — А это тот самый башковитый хитрован, придумавший план побега. Вот, смотрите, он забирается на палубу, следом за ним Джоду и Маддоу. Запереть матросов в кубрике — плевое дело, и вот Кесри, Раджу и Нил тоже на борту.

Вмиг поднятые паруса наполнены ветром, торги еще не закончились, а шхуны уж и след простыл…

Эпилог

Приступая к рассказу о компании на борту «Ибиса», автор рассчитывал включить в него материалы, послужившие фундаментом повествования, а именно архив Нила, который состоит не только из его дневников и отрывочных записей, но и большого собрания книг, рисунков и документов, накопившихся за те годы, что в партнерстве с Комптоном (Лян Куэй Чуанем) он держал печатню в Шанхае.

На взгляд автора, спасение архива — самая интересная часть всей истории, и он лелеял надежду, что сцены эти станут кульминационным тамам-шудом[105] его хроники. Но чтобы последовательно к ним подойти, описание должно охватить почти целый век вплоть до годов, предшествующих началу Второй мировой войны, когда правнуки Нила тайком вывезли из Китая самую важную часть архива.

К сожалению, на деле оказалось, что за десять лет усердного труда автору удалось охватить период лишь в четыре года — с 1838-го по 1841-й. С учетом того, что последующие события растянулись почти на столетие, автор вынужден признать: за оставшиеся ему годы он вряд ли справится с задачей представить уцелевший архив в полном объеме. Но поведать о том поспешно, нарушая череду событий, было бы предательством замысла, и потому уж лучше пусть все это останется навеки нерассказанным, нежели будет рассказано в этакой манере.

Что до нынешнего сочинения, достаточно сказать, что после побега Нила на «Ибисе» в июне 1841 года война в Китае тянулась еще год с лишним. Все это время Нил внимательно следил за перемещениями значительно усиленного английского экспедиционного корпуса, который направился к Пекину, а также атаковал Сямынь, Чжоушань, Нинбо и Шанхай, результатом чего стали ужасные разрушения и неисчислимые человеческие жертвы, вынудившие императора Даогуана уполномочить своих наместников на принятие требований захватчиков.

Уступки были серьезные: официальная передача Гонконга, открытие пяти портов для иностранной торговли, выплата громадной компенсации в двадцать один миллион серебряных долларов. Капитуляция, известная как Нанкинский договор, была подписана 29 августа 1842 года на борту военного корабля «Корнуоллис» (Нил сопровождает это язвительной пометкой: «Сей корабль, построенный на бомбейской верфи Вадиа, был назван в честь человека, имя которого навеки предваряет прозвище „Мясник“ и чьи останки покоятся в Гхазипуре неподалеку от опийной фабрики»[106]).